Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе

Решай! Легко это сказать. По как решить? Жизнь поставила перед Аверьяном вопрос: или Ольга, или работа в ГПУ. Был еще один выход — пулю в лоб! Но это выход для труса. Там, в сарае, на куче земли застрелился бывший офицер…

«Решай, Сурмач, решай! Только не ошибись! Но помни — через день будут хоронить Бориса. Как ты посмотришь в глаза его отцу? Что ты скажешь друзьям-чекистам, когда они узнают, что по вине твоей жены…» Если бы Ольга не была его женою, что он сказал? Под суд!

Так бы он сказал о ком угодно. Об Ольге — язык не поворачивается…

Начальнику Турчиновского окротдела Ласточкину Ивану Спиридоновичу от сотрудника экономгруппы Сурмача А. И.

Моя жена, Ольга Митрофановна Сурмач (в девичестве Яровая), три года тому в Журавинке предупредила бандита и кровавого палача Семена Воротынца про то, что в хуторе чекисты. И по этой причине Воротынец сумел скрыться сам и увез награбленное. Она и по сей день продолжает поддерживать родственные отношения с женой Воротынца (своей сестрой Екатериной) и с семьей бывшего бандита.

Я перед лицом пролетарского государства принимаю на себя всю вину за смерть чекиста Бориса Ильича Когана, которого застрелил помощник Семена Воротынца, а также готов отвечать и за других, которые погибли из-за предательства моей жены. Я не имею права работать в ГПУ. Прошу передать мой рапорт в губотдел.

Он отнес рапорт секретарю начальника окротдела и попросил зарегистрировать как документ.

Вышел Аверьян из окротдела и наткнулся на Петьку, который крутился возле крыльца.

— А я тебя жду, жду! — шагнул к нему навстречу паренек. — И в коммуне уже у вас был. Ты будто сквозь землю провалился.

— Борис погиб, — ответил Сурмач, объясняя этим все.

Зашмыгал носом Петька.

— А он ничего… Стоящий был. Легкий такой… Веселый.

— Что у тебя случилось? — спросил Аверьян, понимая, что Петька разыскивает его неспроста.

— Фотограф велел передать, что ты ему нужен. Но чтоб домой не заходил, ждал в милиции.

— Зачем?

— Не сказал. Только сказал: что ты ему нужен, а сам он приехать не может.

Демченко был не из тех людей, кто станет беспокоить по пустякам.

Подумав так, Аверьян сразу ощутил тоску. Он подал рапорт и, казалось бы, тем самым снял с себя ответственность за происходящее. На днях рапорт уйдет в губотдел, оттуда последует приказ:

«Отчислить Сурмача А. И. из состава ГПУ согласно поданному рапорту».

Но это значило бы перечеркнуть все то, чем он жил все эти годы, во имя чего разоружал банду в Журавинке, мерз в засадах, подставлял свою голову под вражескую пулю. «Рапорт… Не измена ли это тому делу, во имя которого погиб Борис Коган?»

Но… Ольга…

«Облила жена тебя грязью», — сказал Тарас Степанович.

«Ладно, — решил Аверьян, — вот придет приказ из губотдела… А пока…»

— Бориса будут хоронить через день, может, через два, когда приедет ого отец. Сейчас отпрошусь у Ивана Спиридоновича. Ты меня тут подожди.

Петька вытащил из тайников своего необъятного пальто листок розовой бумаги:

— Нашел, в поезде. Видел я того, с бородавкой на носу. Ходит по вагонам, гундосит: «На пропитание за ради Христа». А после него остаются на лавках и в барахле у теток и дядек эти бумажки.

Сурмач торопливо развернул листовку: «Та самая!»

Петька рассказывал:

— Я за тем бородавчатым гадом ходил, ходил, ходил… В Турчиновку приехали, он сошел — ив город. Я — не отстаю. Он подался на биржу. Топтался там, топтался. Подходит к нему один. Шапку надвинул на глаза. Пальто и не плохое, и не хорошее. В хромовых сапогах. Тоже потолкался на бирже. Потом пощупал зачем-то мешок Бородавчатого и ушел. А Бородавчатый — тут же ходу. За угол отошел, мешок со спины снял, вытащил оттуда крохотную бумажку — и в карман ее. Я опять за ним пошел. Но он, гад, должно быть, меня заметил. Смылся. Зашел в один дом и не вышел. Я ждал, ждал, потом сунулся во двор, а двор-то проходной.

Как парнишка сожалел, что не сумел до конца выследить своего врага. Аверьян подумал: «Руденко — это один, но кто же „в не плохом и не хорошем пальто“, да еще в хромовых сапогах!»

Когда Сурмач подошел к кабинету начальника окротдела, оттуда сопровождающие вывели Жихаря, у которого сломанная рука была в гипсе, на перевязи.

«Иван Спиридонович проводил первый допрос, — понял Аверьян. Вспыхнуло сложное чувство досады, раскаяния и обиды: — Вот и обошлись без меня».