Вадим Пеунов - ЧП на третьей заставе

Стоило ему закрыть глаза, и появлялась во сне Ольга. В белом платье, в длиннополой фате. В руках три белые бумажные розы и зеленые веточки с мелкими-мелкими листочками. Мирта. Венчальный цветок.

Проснется, откроет глаза, и вновь одолевают воспоминания. Он вернулся к ней: «Петьку привел, надо же где-то пареньку переночевать». Но это отговорочки. Не захотел бы — и на аркане не затащили бы. А появился здесь, в этой теплой, уютной комнате, где владычицей — нежная, терпеливая Ольга, и… будто бы примирился со всем случившимся. Нет, не простил. Но примирился. Мог бы уйти ночевать в коммуну, к ребятам…

— Есть новость, — сказал начальник Белояровской милиции, пожимая чекисту руку. — У нашего Демченко умерла жена, и он сошелся с акушеркой. Она собирается продавать дом, а пока разделывается с имуществом. И откуда у человека столько барахла? Каждый день вывозит куда-то по две-три подводы. Кому продает? Кто покупает?

«Демченко сошелся с акушеркой…» Кажется, все правильно. Жена у него была старая, полоумная. Вряд ли он ее любил. Правда, после смерти прошло меньше месяца. А он уже с другой. Не это ли и навеяло неприятное чувство досады и тревоги?

Демченко должен зайти в милицию попозже, к обеду.

У Сурмача в запасе было время, и он решил проведать Галину Вольскую… «Борис Коган так тепло отзывался о ней… Надо сказать о его смерти…»

Он хотел взять с собой Петьку, но тот отказался:

— Я тут с хлопцами насчет работы… поговорю!

Достучаться до Галины Вольской оказалось еще труднее, чем в прошлый раз. Куда-то запропастилась собака. Аверьян перелез через высокий забор, постучал в окно, закрытое ставнями.

Ни звука в ответ.

Еще раз постучал и назвал себя.

— Галя, это я, Володя, Ольгин муж. Наконец хозяйка отозвалась.

Долго громыхали и шелестели многочисленные запоры.

— А где ваш Пират? — спросил Аверьян.

— Убили его, — ответила как-то безразлично Галина.

Она завела гостя в комнату.

Сурмач увидел искореженный пол. Доски были уложены кое-как.

Галина не спрашивала, что привело к ней мужа Ольги, сидела молча и ждала.

Как объяснить все? Надо ли? Может, ей будет совсем безразлично? Отвернется или, недоумевая, пожмет плечами: «Я-то здесь при чем? Ну, убили… Не он первый, не он последний. Мужа моего тоже убили. Через два дня Когана хоронят? Пусть земля будет ему пухом».

Но нет, не должна так ответить Галина…

А хозяйка уже начала догадываться о чем-то. Беспокойно заерзала на стуле.

— Что-то с Ольгой?

— С Борисом.

Она в волнении поднялась, прижав маленькие кулачки к груди.

— Погиб. Послезавтра похороны, — сказал Аверьян.

Ему бы исподволь, а он с плеча: погиб.

Присела на стул, окаменела молодая женщина и дышать, кажется, перестала. Потом уронила на стол руки, худенькие руки девочки-подростка. Белые-белые, а прожилочки голубые, едва-едва намеченные. Такой безысходной тоскою повеяло от молодой женщины, что Аверьян почувствовал, как у него к горлу подкатывается комок.

— Человеческое слово я от пего от первого услышала. Все хотел вернуть мне погубленную душу. Все приговаривал: «Ты такая молоденькая, хорошенькая, у тебя все еще впереди». — Она замолчала было, погрузившись в воспоминания, но потом вновь заговорила: — Ну кто я ему была? Жена убитого контрабандиста. А он мое горе старался ополовинить, тяжкую долю себе взять. — Она вдруг схватила Аверьяна за руку и взмолилась: — Я поеду к нему! Обмою! Уберу квитами-травами!

Аверьян согласился:

— Поезжай к Ольге. А у меня тут дельце есть.

Он собрался уже уходить, когда его осенило спросить:

— Может, что-то слышала про Нетахатенко из Щербиновки?

— Не-е… Он убил?

Не отвечая прямо на ее вопрос, Аверьян задал свой:

— А мужа Катерины, Семена Григорьевича?

— Они — Бориса?

Он подтвердил.

— Без них уж тут не обошлося.

И тогда она решительно заявила:

— Где-то тут, в Белоярове, Семен Григорьевич! Видела как-то, выходил с кем-то от Людмилы Петровны.

«Опять Людмила Петровна!»

Сурмач участливо распрощался с Галиной.

В милиции его дожидался Василий Филиппович. Они зашли в свободную комнату. Демченко запер за собою дверь, просунув в ручку ножку стула.

— Штоль у вас в ГПУ умер? — спросил он.

Подивился Сурмач такой осведомленности болояровского фотографа. О смерти Тесляренко пока знали очень немногие.

— Да, умер.

— Его отравили мышьяком?