Лев Линьков - Капитан Старой черепахи

— В шахматы будешь играть? — спросил Закир.

— Не хочу, — буркнул Клим.

— А как думаешь, кто победил в матче — Смыс­лов или Ботвинник? — снова спросил Закир. Он был заядлый шахматист и довольно сносно вырезал фигу­ры из корня арчи.

— Надоел ты мне со своими шахматами! — с доса­дой поморщился Клим. — Не все ли тебе равно, кто победил, — важно, что чемпионом будет наш, совет­ский гражданин.

— Почему все равно? — удивился Закир. — Я за Смыслова болею, хочу, чтобы Смыслов был чемпио­ном.

Ничего, ровным счетом ничего не знали Клим, За­кир и Федор о том, что происходит в большом, огром­ном мире! Возможно, в Корее снова началась война: Ли Сын Ман, эта американская марионетка, грозился пойти в новый поход на север. Возможно, во время ве­ликого противостояния Марса ученые выяснили, есть ли на Марсе жизнь. Возможно, Михаил Шолохов за­кончил уже роман «Они сражались за Родину».

И, наверное, к Октябрьской годовщине пустили Горьковокую гидростанцию, и новое Волжское море разлилось чуть ли не до Ярославля; наверное...

Ничего не было известно здесь, в снежном плену у Большой зарубки... У зимовщиков на полярных стан­циях есть радио, а они трое живут, как снежные робинзоны, самые настоящие робинзоны...

Высокая скала загораживала чум от ветра, тяга была плохой, и дым от очага ел глаза, першило в горле.

Клим забылся, наконец, что-то несвязно бормоча и вскрикивая во сне, и не слышал, как Османов ушел сменить Потапова.

Федор разбудил Клима как обычно, в семь утра. Они вылезли из чума в одних гимнастерках, умылись

снегом.

— На зарядку становись! — скомандовал Потапов.

— Не могу я, — отказался Клим. — Какая там еще зарядка! Словно пудовые гири привязаны к рукам и ногам.

— А ты полегоньку, полегоньку, — настойчиво ска­зал Федор. — Иначе совсем раскиснешь...

Вернувшись в чум, они позавтракали остатками вчерашнего ужина, выпили по кружке горячего хвой­ного отвара из кедровых ветвей. Отвар был горек, как хина, но, как ни противились было поначалу Клим и Закир, Потапов заставлял их ежедневно поглощать по три кружки этого горького пойла.

— Или хотите подхватить цингу? — недобро усме­хался Федор. — Хотите, чтобы у вас распухли десны и вывалились зубы? В хвое, братцы мои, содержится ви­тамин С...

Потапов был неистощим, каждый день придумы­вая какое-нибудь новое дело. По восемь часов в сутки каждый из них стоял на часах на «Пятачке-ветродуе». Это было утомительно для них, истощенных, всегда почти голодных, но Федор не считался с усталостью.

— Что толку для организма в том, что мы стоим на одном месте? — говорил он. — Организму нужно движение, без движения мышцы станут хуже тряпок. Тебя устраивает, чтобы ты был мешком, набитым ко­стями? — ощупывал он жидкие бицепсы Клима.

И они работали. Заготовляли впрок топливо, лазая по скалам, сбрасывали с площадки «Здравствуй и про­щай» в пропасть снег, расчищали тропу к леднику, укрепляли камнями откос, вырубали из слежавшегося твёрдого как лед снега кирпичи и выкладывали из них барьер над ущельем.

Котелки и тарелки у них всегда сверкали, каждую неделю стиралось белье и до блеска начищались пуго­вицы и пряжки ремней.

Пуговицы... Надолго запомнились Климу солдатские пуговицы!

Как-то он колол дрова для очага и потерял пугови­цу от гимнастерки.

— Степы-растрепы мы, а не пограничники! — сер­дито, почти зло бросил Потапов. Он сразу, едва Клим успел забраться в чум, заметил, что у того не хватает третьей пуговицы сверху.

Долго копался Клим в снегу, на морозе, пока не нашел ту злосчастную пуговицу.

Хорошо еще, что у него не росли пока усы и боро­да, а только юношеский пушок чернел, над верхней гу­бой, а то и ему, как Закиру, пришлось бы через день бриться. Сам Потапов брился каждодневно.

В первые недели Клима раздражали, даже возму­щали «выдумки» сержанта. Казалось просто-напросто несправедливым, что Потапов не разрешает им вволю отдохнуть и выспаться. Кто дал ему такое право?

— Больше семи часов спят только старики и леже­боки, — непререкаемо изрекал сержант.

Однако постепенно Клим втянулся в заведенный Потаповым распорядок, привык к нему, и работа, бывшая вначале в тягость, представлявшаяся бессмыслен­ной, воспринимаемая как. проявление упрямства и едва ли не самодурства Потапова, стала привычной, даже необходимой — в работе быстрее бежало время. К тому же Клим чувствовал, что и в самом деле мыш­цы его стали куда крепче, и то, что вчера еще каза­лось непосильным, выматывающим, сегодня не пред­ставляло уже такой трудности.