Норман Льюис - Вулканы над нами

Как только я взглянул ему в лицо, я сразу же понял, что он хочет меня убить. Я мог прочитать это и на лице хозяина. Но ладино упустил, момент. Я стоял прямо перед ним, и он не знал, как поступить, хоть и был вооружен до зубов. Озадаченно ухмыляясь, он сжимал и разжимал кулаки. Ему следовало стрелять прямо от двери, пока я стоял спиной; но сейчас он не решался действовать. Угадать, что это за человек, было нетрудно — контрабандист, промышляющий, должно быть, и мелкими грабежами, из тех, кто за десять долларов всегда готов убить индейца, а за двадцатку — и ладино.

Он пьяница и курильщик марихуаны, как и вся эта братия, но у него свой кодекс чести: человека, с которым он не ссорился, он может пристрелить только из засады либо всадить ему нож сзади между лопаток. Чтобы убить человека, стоящего к нему лицом, требуется ссора, обида, которая давала бы повод к убийству.

Головорез- ладино связан своими понятиями об этикете, и это постоянно ставит его в невыгодное положение в пограничных стычках с головорезами-янки, которые нажимают на спусковой крючок без предварительных размышлений. Эти мысли проносились у меня в голове, пока виджилянт все с тем же глуповато-озадаченным видом обходил меня, направляясь к стойке бара. Я медленно поворачивался вслед за ним, чтобы не оказаться к нему спиной.

— Доброго здоровья, — сказал я.

— И вам доброго здоровья, сэр.

— Не желаете ли выпить со мной?

Ладино казался озадаченным еще больше.

Он искал предлога, чтобы убить меня, всякое дружественное общение между нами затрудняло сейчас его задачу. Под глазом у него заиграл нервный тик.

— Зачем вам пить в компании с необразованным человеком? — сказал он. — Я считаю, что каждый вправе быть сам по себе.

— Какие пустяки! — сказал я сердечно.

Я заказал агуардьенте, и хозяин поставил на стойку бутылку и два блюдечка с солью.

Он старался не глядеть ни на кого из нас. Уж не держит ли он за стойкой обрез, как владелец. салуна в старых ковбойских фильмах? Кинопередвижка показывает их субботним вечером в каждой центральноамериканской деревеньке, используя вместо экрана торцовую стену местной церкви. Я знал наверняка, что мой ладино глубокий знаток этого жанра киноискусства и что он будет действовать по правилам, которые оттуда почерпнул.

Я наклонился к своему собутыльнику, нерешительно сжимавшему стакан, и чокнулся с ним. Мы выпили, потом, в строгом соответствии с обычаем, высыпали немного соли на тыльную сторону руки и слизнули ее.

— Я все же считаю, — сказал ладино, — что каждый джентльмен вправе быть сам по себе. А почему бы и нет? Разве он не имеет на это права? Вот вам, я знаю, будет неприятно, если кто-нибудь увидит вас в компании с человеком, ну, скажем, недостаточно образованным, таким, как я. Вы не можете этого отрицать.

Тик заиграл у него на лице с удвоенной силой и, подобравшись к глазу, почти закрыл его.

Другой глаз глядел прямо на меня из-под прищуренного монголовидного века. Я с опаской следил за возраставшей нервозностью моего собеседника. Только я решился снова наполнить его стакан, как он взял бутылку у меня из рук и сказал с горькой усмешкой:

— Что я вижу? Агуардьенте самой дешевой марки.

Мы пили «Санта-Маргерита», изделие местной самогонной промышленности, крепкий, дурно очищенный алкоголь, который стоил на десять центов дешевле «Националя» с государственного завода.

— Я всегда считал, — сказал я, — что джентльмены вашего склада любят напитки покрепче.

— Не угодно ли будет вам объяснить, что вы имели в виду, когда сказали «джентльмены вашего склада»?

— Ну, как вам сказать… — Я медлил, подыскивая такое определение для подонков, проводящих в подобных салунах половину жизни, которое не задело бы моего собеседника.

Я вспомнил также, что многие ладино не выносят намеков на смешанную кровь, текущую в их жилах. — …могу уточнить, если хотите: я имел в виду людей, привыкших жить на свежем воздухе.

— Вы имеете в виду бедняков, не имеющих крыши над головой, для которых гордость служит единственным укровом?

Тик исчез с лица ладино. Он почувствовал, что выбрался из тупика, и слегка отодвинулся в сторону, чтобы свободнее действовать.

Я лихорадочно размышлял, как мне уберечь чувствительное самолюбие ладино, которое он подставлял под удар с такой готовностью и надеждой, и подсчитывал, сколько времени мне нужно продержаться, пока подъедет мой конный патруль.

Стакан стукнулся об пол, ладино с отвращением глядел на темную лужицу, растекавшуюся по сосновой хвое. Он взял бутылку и стал угрюмо изучать этикетку.