Норман Льюис - Вулканы над нами

«Hay tranquilidad» — царит тишина!

— Имею честь доложить, капитан, что везде царит тишина. Решительно ничего нового. В деревнях происшествий нет.

Взгляд у сержанта был остекленевший, но в седле он держался прямо. Правда, когда он спешивался, один из солдат поддерживал его под локоть.

Я очень привязался к этим кавалеристам.

Они принадлежали к особому малочисленному племени ладино. Все они были скотоводы — вакеро, как их называют в Гватемале, — и приехали сюда из скотоводческих районов, лежащих на тихоокеанском побережье страны.

Там это скотоводческое племя живет чрезвычайно замкнуто; уже сотни лет они не женятся на чужих и не отдают девушек замуж за пределы своих деревень. Они живут по своим, подчас довольно жестоким законам; частная собственность у них ограничена конем, упряжью и одеждой, которую человек носит на себе. Любопытно отметить, что вакеро сперва довольно основательно познакомились с цивилизацией, но, пораздумав, отвергли ее. Если вы спросите их — почему, они ответят, что единственно, что они ценят, — это храбрость, которая воспитывается в человеке, когда он ведет жизнь мужественную и полную испытаний; в условиях цивилизации такая жизнь невозможна. Широко распространена гипотеза, что эти люди — потомки испанских аристократов, которые были сосланы когда-то по политическим мотивам в отдаленную часть колонии и переженились там на индианках. Действительно, большинство вакеро носят звучные испанские фамилии, имеющие еще вдобавок приставку «де». Когда кто-нибудь из них попадает в беду — обычно это убийство, совершенное из ревности, — то, спасаясь, идет в армию, но и в армии подчиняется лишь командиру, вышедшему из его племени. Много их в армии никогда не бывало, потому что в промежутках между войнами они скучают, затевают фантастические ссоры по щекотливым вопросам чести и истребляют друг друга на дуэлях.

Расставшись с сержантом Кальмо и его кавалеристами, я проводил обычно час или два в одной из кантин . Невзирая на современную радиолу-автомат, здесь еще жили остатки старых ковбойских нравов, и порою мне было нелегко избежать ссоры с пьяными задирами.

Когда мне надоедало парировать опасные выпады людей, втайне надеявшихся, что я вспылю и дам им повод с чистой совестью пристрелить меня, я шел домой и ложился спать. Главное, решил я, держаться подальше от Элиота. Бойня в джунглях вселила в меня почти животный страх перед насилием и кровопролитием, и мне требовалось теперь время, чтобы овладеть своими расходившимися нервами. Мой план состоял в том, чтобы не проявлять ни малейшей инициативы, избегать каких бы то ни было репрессий до той самой минуты, когда мне можно будет уехать назад в Гватемала-Сити.

Было ясно, что единственный человек, который может разрушить мой план тщательно продуманного бездействия, — это Элиот. Элиот был для меня опасен, и три дня подряд я прятался от него.

Эти три дня я провел в праздности и беспокойстве. По утрам я сидел в своем патио, потягивая коктейль и рассеянно листая книгу, единственную книгу, какую мне удалось здесь достать. Эта книга, пришедшая, как видно, на смену карманной Библии, которая обычно ждала вас в номере американского отеля, называлась «Сила внутри нас». Никакой мистики в ней не было, речь шла о современных методах самоопределения личности и мобилизации духовных ресурсов. Автор выражал благодарность своим литературным учителям, вдохновившим его труд. В числе их был Дэйл Карнеги («Как приобрести друзей и стать влиятельным человеком») и апостол Павел («Послание к коринфянам»). Третьим по порядку шел Уинтроп Элиот, который, как оказалось, выпустил книгу под названием «Улыбка в миллион долларов».

Книга не настолько поглощала мое внимание, чтобы помешать мне глазеть по сторонам.

С моего кресла мне открывалась вся верхняя часть горы Тамансун. Когда сверкающая точка, словно муха, проползала по ее вершине, а потом воспаряла ввысь, я знал, что это летит рейсовый самолет Панама — Нью-Орлеан и что близится второй завтрак. В дневные часы я отдыхал, с наступлением сумерек шел неспешным шагом на площадь, чтобы выслушать торжественное сообщение Кальмо о том, что везде «царит тишина», а затем нырял в шумную кантину , набитую головорезами прошлого столетия.

На третий день вечером телефон на моем столе зазвонил, — впервые за все время. Мне не хотелось снимать трубку; я был уверен, что звонит Элиот и что он намерен сообщить мне нечто, чего я вовсе не желаю слушать.