Павел Гейцман: Смертоносный груз «Гильдеборг»

— И значения, — добавил тихо третий.

— Так о чем речь? — холодно спросил первый мужчина.

— Прежде всего о жизни, о жизни ребенка. Гонорар и все остальное получите, разумеется, тоже. Но теперь дело идет о жизни — вы поняли? Это хорошая цена.

— Какого ребенка? — голос затвердел и звучал жестко, как железо по железу.

— Вашей дочери, конечно!

Тишина.

Августа надела изящный старинный чепчик. Она подошла к кровати, встряхнула ночную рубашку и очень медленно начала снимать плотно прилегающие панталоны.

— Вы не можете мне воспрепятствовать… — это был раздраженный, лишенный самообладания голос.

— Правда, этого мы не можем, в этом отношении мы не имеем никаких инструкций. Но вы тоже не можете ничему воспрепятствовать, вообще ничему. Вы станете виновником смерти своего ребенка, вы сами. Возможно, уже завтра утром. Все зависит от вашего решения. Что, собственно, для вас еще имеет цену?

Я ничего не понимал. Может быть, это были врачи, уговаривающие другого, чтобы он отдал в их распоряжение какое-то новое лекарство. Меня это не интересовало, голова у меня была полна своих забот. Та обнаженная на сцене была моя жена. Пригласила меня на свое представление, чтобы я видел, какую ослепительную карьеру она делала. Пятьсот гульденов за выступление! И заодно она хотела мне помочь, хотела познакомить с капитаном Иоганном Фарриной, который мог для меня что-то сделать…

Капитан Фаррина стоял у поручней капитанского мостика и неподвижно смотрел вниз. Однако смотрел не на обломки шлюпок, качавшиеся на поверхности, не на приближавшийся десант. Он смотрел через завесу сильного дождя на нас! Через непреодолимое расстояние, разделяющее трюм и капитанский мостик, мы смотрели друг другу в глаза. Потом в бешенстве он дернул головой, как бы говоря: "Исчезните! Что вы пялите глаза!", и Гут Сейдл очнулся. Паралич прошел. Возможно, это длилось минуту или две, в те мгновения невозможно было определить время. Он рванул меня обратно в шахту и захлопнул стальную дверь.

— Быстро! — выдохнул он голосом, какого я у него никогда еще не слышал. — Поднажми. Теперь дело идет о нашей жизни — это захват корабля!

Это единственное, что было ясно. Те люди внизу хотели захватить «Гильдеборг», они не хотели ее потопить. Не знаю, что или кто руководит в эти минуты человеком. Подсознание — это просто выдумка, за которую хватаются от неведения. За меня действовал кто-то совсем другой. Я чувствовал, что меня ведет твердая рука, и это была рука не только Гута Сейдла. Я знал, что теперь все поставлено на карту, что нам не на что надеяться, что нас уничтожат, как уничтожили всю команду, что в моей жизни настал перелом. Невозможное стало возможным. Скрытно, незаметно подготавливаются перемены в судьбах людей. И в одно непредсказуемое мгновение вдруг рушится весь мир и рвутся старые связи. Мгновение — и живые люди исчезают, растворяются, тонут в бездонных глубинах океана. Сливаются с ним. И для нас в это единое мгновение открылись все пропасти изменений и исчезновений, и мы разом охватили всю действительность. Она впиталась нам в кровь. Только позднее, в абсолютной темноте отчаяния, в нашем тайном укрытии, она начала перед нами разматываться постепенно, частями, которые мы были способны понять.

Мы проскочили машинное отделение и котельную и все еще неслись по железным ступеням вниз. Судно — это гигантский лабиринт. Два года я сваривал корабельные конструкции, но, несмотря на это, ничего не знал. Гут плавал на «Гильдеборг» уже несколько лет, он относился к основному составу, к корабельному инвентарю, и знал тут каждый угол.

Трап кончился, мы с трудом передвигались в темной горизонтальной шахте между трюмами, забитыми сотнями черно-желтых полосатых контейнеров с окислом урана. У нас не было защитной одежды против радиации, резиновых сапог и рукавиц, но мы о них и не думали. Страх, с которым мы все время плавания следили за детекторами, исчез. Что значит возможность невидимого облучения по сравнению с видимым ужасом там, наверху?

Мы отчетливо слышали, как шлюпки тычутся носами в стальные плиты бортов. Моторы работали, чтобы удержать шлюпки на волне при выходе экипажа. Мы были глубоко под ватерлинией. Конструкции судна отчетливо передавали каждый звук. Потом Гут, как загнанный, остановился. Мы с трудом приоткрыли тяжелые железные ворота, и перед нами возникла длинная батарея огромных резервуаров. Питьевая вода!

— Здесь! — сказал Гут, запыхавшись. — Это единственная надежда; может быть, нас тут не найдут.