Сергей Воронин - Две жизни

С утра уже стали говорить об Амуре.

— Один мост больше двух километров, — говорит Зырянов, — здесь земля большая. Под стать ей и река, и леса, недаром их называют тайгой. Здесь все крупно.

— Скорей бы приехать, — капризничает Тася, — надоело. Даже не знаешь, что и делать.

— Почитай книгу, — советует Зырянов.

— Почитала бы ты отца с матерью, а не книги, — говорит Соснин, и после этого следует неизбежное: — Го-го-го-го-го!

И я жду не дождусь Амура. Я уже видел Каму, Обь, Енисей, Иртыш, Ангару, но не взволновали они меня. А вот Амур, чувствую, покорит. Амур-батюшка! Я вспоминаю Невельского. Вспоминаю первых землепроходцев русских и засыпаю.

Проснулся в Хабаровске. И Амур позади и мост позади.

— Что же вы не разбудили? — с укором сказал я Зырянову.

— Сознательно не велел! — басит Соснин, вытаскивая из купе вьючную суму, до того набитую вещами, что она стала круглой, как шар. — Пускай, думаю, хоть Амур не опишет. А то прямо сплошную инвентаризацию ведет, а я ревизоров терпеть ненавижу. Го-го-го-го-го! В писатели, что ли, готовишься?

Поезд подошел к платформе и остановился.

В Хабаровске увидел начальника партии. Он прилетел самолетом. Зовут его Кирилл Владимирович Костомаров. Ему лет тридцать пять. Все в нем сильное: и руки, и глаза, и плечи.

— Попрошу прийти ровно через час, — сказал он мне.

Я вышел из гостиницы, где остановился Костомаров, и пошел по улице. Я видел китаянок с изуродованными ногами. Они не ходили, а переваливались с боку на бок, как утки. На спине у них сидели малыши, прихваченные фланелевыми одеялами. Видел корейцев в белых одеждах. Видел Амур, стоя на берегу в городском саду. Но ничто меня не интересовало. «Что же мне делать? — думал я. — Если он разоблачит, то сразу выгонит. И тогда...» Дальнейшее я не представлял себе.

Ровно через час я был снова в гостинице и минута в минуту вошел в номер. Костомаров вынул карманные часы, и, когда посмотрел на меня, взгляд его был приветлив.

— Прошу, — густым, несколько глуховатым голосом сказал он, подвигая мне стул.

Кроме меня, в комнате находились Зырянов и Соснин. Было бы, конечно, лучше, если б их не было. Еще легче было бы, если б тут находился Мозгалевский. Все же как-никак, а старик хоть немного, но знает меня по работе и мог бы замолвить слово... Но мало ли чего хочет человек... Если б все наши желания сбывались, не было бы нужды выдумывать рай.

— Значит, груз уже на пристани? — спросил Костомаров.

— Так точно! — вскочил со стула Соснин.

— Когда отвечаете, вставать не надо. Здесь не армия, — сказал Костомаров и посмотрел на дверь. Там стоял Коля Николаевич. — Я вас просил быть в четыре, а сейчас?

Коля Николаевич посмотрел на свои часы.

— Десять минут пятого, — ответил он.

— Почему же вы решили, что я должен дарить вам свое время? — строго спросил Костомаров, и взгляд его серых глаз стал холодным.

— Внизу задержался, покупал газету, — ответил Коля Николаевич и показал газету.

— Вы считаете это уважительной причиной? По-моему, лучше извиниться и впредь не нарушать моих указаний.

— Извините...

— Садитесь. Итак, я вас собрал, чтобы сообщить о том, что вы являетесь членами передовой группы. Начальником назначаю Соснина. Вы, Константин Семенович, — Зырянов уважительно наклонил голову, — вы, Николай Николаевич, и вы, Алексей Павлович, — это он меня назвал по имени и отчеству! — будете помогать Григорию Фомичу. — Соснин, услышав эти слова, так широко раскрыл от удовольствия рот, что стали видны все пожелтевшие от табака, крупные, плотные зубы. — Что делать — Григорий Фомич знает. Если у вас есть какие вопросы ко мне, прошу.

— Какие же вопросы? Никаких вопросов нет! — сказал я.

Костомаров внимательно посмотрел на меня:

— Вы излишне восторженно относитесь к делу. Поясняю: изыскания в таежных условиях — это не веселая прогулка, не пикник, это работа, сопряженная с риском для жизни. — Глаза у него потемнели. — Будьте серьезнее. И если вопросов нет, тогда желаю успеха. Завтра в путь.

Ночь. В ушах еще стоит гомон посадки: крики мужчин, визг женщин, плач детей, голоса матросов. Я не разоблачен и еду дальше. Теплоход раздвигает воды Амура. Две волны за его кормой бегут к берегам, а за ними еще две, и еще, и еще. И на всех подпрыгивают тысячи лун. Далеко, влево от Амура, белеет облако. Оно сидит на зубчатой вершине сопки.

— Хинган, — говорит Зырянов. — Этот хребет берет начало с Алтая.

— Вы были здесь? — спрашиваю я.

— По ту сторону хребта работал. Глядите на мост. Видите самый маленький, темный пролет? Он сделан взамен взорванного в гражданскую войну.