Сергей Воронин - Две жизни

— Лови! Держи! Печенье!

По быстрине, подкидываемый волнами, несется ящик. Я как был — в одежде, в свитере, в сапогах — бросился его ловить. Течение сбило с ног. Вплавь я все же догнал ящик. А он пустой...

С лодок несется хохот. Смеется Бацилла! Опять Бацилла! Что-то слишком часто я стал встречаться с ним. Если так и дальше пойдет, то должен скоро наступить этим встречам конец. Какой? Не знаю... Боюсь ли я Бациллы? Нет. Скорее, отвращение у меня к нему, чем страх.

Бечева. Брод. Бечева. С косы на косу, с берега на берег. Лодки разваливаются, и хотя уже немало потоплено груза, все же остальной размещается по другим лодкам, и моя так нагружена, что при малейшем крене вода переливается через борт.

Трудная экспедиция. Тяжелый путь... Заветное устье Меуна все еще остается в стране желаний. До него не меньше ста километров, а мы от силы проходим в день десять.

Дома почему-то предполагалось, что каждому рабочему должно на неделю хватить пары рукавиц, на самом же деле брезентовых рукавиц хватает только на день. К вечеру они уже превращаются в тряпки. Дома почему-то казалось, что весь речной путь можно покрыть за месяц, но вот уже месяц на исходе, а впереди...

— Я не понимаю, неужели нельзя было перебросить нас на самолетах? Ведь это же какой-то кустарно-первобытный способ — так добираться, — возмущается Зацепчик. У него не сгибается шея. На ней прочно сидит чирей.

— Глухие места тем и трудные, что к ним приходится добираться либо пешком, либо на лодках, либо на лошадях. Что такое самолет в тайге? Это человек без ног. Ему нужен аэродром или хорошая водная площадка. А тут столько перекатов, — спокойно говорит Костомаров. — Но ведь на то мы и изыскатели. Самое трудное выпадает на нашу долю, после нас будет легче.

— Да, но от ваших объяснений не легче, — фыркает Зацепчик. — Верно, Юрий Степанович? — Это он к Покотилову.

— Вполне с вами согласен, — отвечает Покотилов.

Плывем...

Над каждой лодкой табун комаров. Кто нас только не ест! Появились слепни разных мастей: черные с желтыми тигровыми полосами, величиною с орех; пепельно-серые с изумрудными глазами, ярко-коричневые мохноногие. И все они плотным кольцом окружают нас, вгоняют в шеи, руки гребцам толстые тупые хоботки. Цевкой на груди стынет кровь. Кроме того, появился мокрец. Его еле глазом различишь, настолько он мал. Дымок какой-то. Эта мошкара проникает даже в сапоги, в накомарники. Особенно страдает Яков. У него лицо вздулось. Расчесы превратились в язвы.

Небо затянуло тяжелыми серыми тучами. Комары до того озлели, что кажется, будто на лицо и руки сыплются раскаленные искры. А это верный признак дождя.

Караван растянулся на полкилометра, потребуется по меньшей мере час, пока все подтянутся. Для ночлега выбрали небольшой островок, заросший тальником. Не очень-то удачное место, лучше бы открытое. На открытом месте, при ветре, комара нет. Но что же делать? Немного выше стоянки — громадный завал, он почти преграждает протоку. Вода с силой устремляется в узкую горловину, в ушах стоит беспрерывный рокот.

Ночью пошел дождь, во всех углах слышалось лопотанье капель, будто за палаткой работал маленький паровичок: «Тук-тук-тук-тук». Тайга шумела. Было темно. Под соседним пологим время от времени вскрикивал Коля Николаевич и что-то быстро-быстро бормотал. Он болен. Наверное, простыл, а врача нет.

Костомаров оторвался от нас. Мы едем по его следам. На каждой развилке реки, на каждом протоке Кирилл Владимирович оставляет нам шест, воткнутый в воду, с бумажкой:

«Надо плыть влево. К. К. 14 августа».

Он решил исследовать пойму. Накануне отъезда он так говорил нам:

— Есть два варианта: правобережный и пойменный. Правобережный приемлем, но дорог. На нем семь мостовых переходов, два больших тоннеля. Пойма же не исследована. Возможно, трасса на ней будет более экономичной.

— Градов уверен, что единственно правильный вариант — правобережный, — сказал Мозгалевский.

— Тем лучше, но все же пойму надо знать. Тем больше будет и у меня уверенности в градовском варианте.

Мы уже отстали на три дня от Костомарова. У меня такое ощущение, что он плывет и ночью.

— Да, это на него похоже, — говорит Мозгалевский. — Ему все нипочем, лишь бы дело сделать. Я бы даже сказал, он немного одержимый какой-то...

— Это плохо? — спросил я.

— Это рискованно, — ответил Мозгалевский.

Чем выше в верховья, тем короче протоки. Час едем по протоку, час по Элгуни и опять попадаем в проток. До сих пор у Соснина аварий не было, но сегодня и ему фортуна изменила. Его лодка перевернулась. Спасли все, кроме весов. Соснин стоит на берегу и недоуменно разводит руками: