Владимир Мазур: Граница у трапа

— Пошел ты со своим кодексом! — выругался Морозов. — Ну, ты, Сашечка, даешь! С тобой не соскучишься!

— А может, искусствоведом стану, — бубнил Кучерявый. — Я в кино люблю ходить. С артистами хочу знакомиться. У меня все переборки в их портретах...

— Всё?

— Нет, почему-то оглянулся Кучерявый. — Есть идея насчет «обмануловки». Будем выдавать «клиентам» золото меньшей пробы. Знаю, где такое можно достать. Ни за что не отличишь от настоящего.

— Слушай, «идейный», — устало опустился на ящик Морозов. — Все понятно, но... жадность фраера сгубила. Ладно, старик, успокойся. Выбрось из головы отставку, а я тебе и за «рацуху», и за «идеи» выделю процент. Все великолепно налажено, колесо крутится...

Он вспомнил и разом осекся. На душе стало муторно.

— Так что не переживай. Вот придем, забросим якорь в «Трюме» и не спеша все обсудим.

— Ол райтик, май лав, — согласился Кучерявый, тяжело поднимаясь. — Кстати, хотел сказать — в этот раз понесешь сам. У меня нервы. Руки заметно дрожат. Будь!

И, не глядя на окаменевшего Морозова, вышел из подсобки, кое-как добрался до двери бара, открыл ее и исчез.

Морозов головой покачал. Ну, напарничек! Ну, троглодитик! На юрфак! Уж не «мильтоном» ли хочет стать?

Он вернулся в бар, чтобы спокойно разобраться в том, что наговорил Кучерявый.

Два первых предложения — о повышении стоимости монет и о подмене ему нравились. Но выход из «фирмы» и вынос... Это хуже. Это просто очень плохо.

Так же успокоительно гудел холодильник, так же хотелось спать, все было, как десять минут назад, но теперь глухая тревога заполняла Морозова, поднималась, как вода в подвале, все выше и выше, подступала комком к горлу, мешала расслабиться.

Перед уходом в рейс Морозов зашел к Ильяшенко, чтобы переговорить об очередной поставке золотых монет.

Бочкообразный Ильяшенко любил пиво, поэтому Морозов прихватил с собой полдюжины баночного. Сидя в кресле, смакуя пенистый напиток, Морозов развивал планы увеличения закупок, настаивал на том, чтобы операции приняли большой размах, чувствовал при этом необычный душевный подъем. Постоянная нервозность исчезла, уступала место самолюбованию, восхищению своей находчивостью, умением делать то, что по плечу избранным.

Ильяшенко слушал внимательно, поглядывал глубоко спрятанными глазками, постукивал грязным ногтем по массивной хрустальной вазе, и на его одутловатом лице пробегала тень сомнения.

— Все это увлекательно, — сказал, насмешливо улыбаясь, когда Морозов иссяк, — но сомнительно. Кажется, наше дело придется на время приостановить. В воздухе носится... — он неопределенно пошевелил пальцами, — ...что-то не совсем приятное. Пахнет, можно сказать, жареным.

— Имеете в виду что-то конкретное? — насторожился Морозов.

— Ничего определенного сказать не могу, но предчувствие, которое меня никогда не обманывало и помогало шесть раз избежать решетки, говорит — пора остановиться. На время.

Ильяшенко запустил пятерню в длинные сальные волосы, убрал прядь с узкого лба.

— Чистейший психоз, — пожал плечами Морозов. — Нужны факты. А так — тени бояться, глазки закатывать, фантазировать... Смелее надо быть!

Ильяшенко встал и, меряя комнату короткими ножками, стал объяснять, говорить о каком-то Тутышкине, которого назначили в ревизионный отдел и который роет под каждым, однако единственное, что уяснил Морозов, — планам грандиознейшего обогащения грозит крах. Постоянный приток денег уменьшится, вместо того чтобы стать полнее. Это не устраивало никоим образом. Поглядывая снизу на партнера, обнаружил, что тот похож на кабана — такая же посадка головы без шеи, такие же упрямство и осторожность.

Но ему не хотелось отказываться от планов.

— Вы же не станете отрицать, — нажимал он на Ильяшенко, — что, кроме вашей фабрики, перепродаете монеты среднеазиатам? Почему бы вам не расширить это направление?

— В Малую? — усмехнулся Ильяшенко. — Посмотрим, Юра, посмотрим. Переговорю с кем надо. Но обещать ничего не буду. Сам понимаешь. Раз Тутышкин сел на хвост, жди беды. А ты, если уж сильно хочется, припаси килограммчик. Может, и подыщу покупателя. Выгорит, дам, как обычно, радиограмму. В зависимости от суммы проценты могут измениться.

Ильяшенко ходил и ходил по комнате, поворачиваясь всем корпусом, а Морозов вдруг подумал, что кабанов валят жаканом. Но в лоб, говорят, стрелять бесполезно...

Теперь и неполученная радиограмма, и отказ Кучерявого выносить монеты смешались в одно.