Норман Льюис - Зримая тьма

— Номер семь? — спросил я. Разведочная скважина номер семь считалась самой перспективной.

— Как и предполагалось, — ответил Бьюз. — Именно, как и предполагалось. Помните, на прошлой неделе я предсказывал, что нам осталось ждать несколько дней.

Главный инженер говорил с какой-то грустью, словно сообщал о кончине близкого друга, к которой мы были подготовлены его длительной болезнью. По-моему, он жалел, что беспокойные годы остались позади, и страшился, что ничего подобного ему уже не доведется испытать в будущем.

— Впрочем, — продолжал Бьюз, качая головой. — не стану утверждать, что у нас есть надежда отправить по трубопроводу на побережье хотя бы каплю нефти. — Он нахмурился, вспомнив, видимо, о трудностях, которые стояли перед нами.

— Возможно, вы и правы. Поживем — увидим.

— Война есть война, Лейверс. Зачем обманывать себя!

— Конечно, если только то, что происходит, можно назвать войной.

Бьюз укоризненно взглянул на меня.

— Если нам повезло и мы не видели самого худшего, то это вовсе не значит, что ничего не изменится и в дальнейшем. Надо уметь предвидеть. Разве вы не читаете газет? Мы же тут между двух огней.

Обычно Бьюз скрывал свои сомнения, как тайный порок. Будущее представлялось ему сплошным ненастьем, а ясная погода нереальной, как мираж. К тому же он видел, что близится конец схватки за нефть, и это его печалило. Он надеялся, что война продлит ее. Наш триумф омрачался и еще кое-чем, что касалось нас в большей степени.

— Лейверс, я все собирался спросить у вас: вы не заметили ничего странного в поведении наших людей?

— Нет. А что?

— Происходит что-то неладное. Люди получили премию за скважину, но, похоже, чем-то недовольны. Правда, и в лучшие времена трудно было угадать, что им взбредет в голову.

— Возможно, все дело в погоде. Рабочие уже неделю не могут просохнуть.

— Арабы равнодушны к погоде, — отверг Бьюз мое слишком уж простое объяснение. — И вы это знаете. Что-то другое беспокоит их, и мне остается лишь надеяться, что нам не грозят неприятности.

Бьюз уставился в окно, за которым лил дождь. Мне всегда казалось, что он наделен каким-то внутренним взором и способен видеть то, что недоступно взгляду других.

— Попробую поговорить с мастером, — ответил я.

— Пожалуйста, Лейверс, очень прошу вас. Не хватает, чтобы в такое время у нас испортились отношения с рабочими. Это нанесет нам непоправимый ущерб. Подрежет нам крылья. Да, да, именно подрежет. — Тут Бьюзу пришла на ум и другая возможность, и голос его зазвучал живее. — В конце концов, кто может поручиться, что наши люди не связаны с феллахами. Загадочный они народ, Лейверс, загадочный!

— От меня не ускользнуло, что мысль о возможности мятежа подстегнула его, как глоток коньяку.

— Я поговорю с Шамуном, — еще раз пообещал я. — Не думаю, чтобы тут было что-то серьезное, иначе он давно бы прибежал ко мне. Во всяком случае, теперь либо Джи Джи, либо я уже знали бы все. — Я заметил, что Бьюз готовится отчитать меня за мою беспечность, и поспешил опередить его:

— Кстати, вы уже сообщили новость Джи Джи?

Джи Джи был нашим шефом.

Бьюз покачал головой:

— У него снова телефон не в порядке.

— Все равно кто-то должен поставить его в известность. Пожалуй, я сейчас же и поеду к нему.

Как только Бьюз ушел, я позвонил и распорядился подать вездеход, а пока послал за Шамуном.

Арабы в самом деле вели себя странно. Я хорошо знал, что требовалось нечто большее, чем неделя дождя, чтобы испортить настроение этим жизнерадостным людям — бывшим пастухам-горцам. И это меня беспокоило

Я беспокоился и о том, что каждую весну границы войны неумолимо расширялись, приближаясь к нам. И так же неумолимо надвигалась весна. Пройдет еще несколько дней, самое большее неделя, и она изменит этот плачущий пейзаж, и каждый предмет будет выделяться на его фоне с особой контрастностью. Прежде чем исчезнуть совсем, обмелеют и начнут высыхать реки. Из земли хлынут полчища муравьев, пауки задрапируют кактусы серыми тенетами; навстречу созревшему за зиму новому урожаю врагов устремятся танки — вначале через грязь, густую, как цемент, потом сквозь пыль. Птицы, вот эти птицы, что распевают сейчас под дождем вокруг лагеря первые пять нот старого танго «Донна Клара», станут петь юным мусульманам, а те, трепеща, будут лежать в засаде в этом, недавно еще мирном, краю, бормотать молитвы и целиться в надвигающиеся со скрежетом танки и воющие над головой самолеты. Весна — время возрождения и войны. Не пройдет и двух недель, как тысячи людей, которые с тревожным ожиданием всматриваются сейчас в мягкую дымку и пелену дождя, будут валяться на земле, разлагаясь под нежарким солнцем. Война каким-то чудом пока не тронула нас; удастся ли нам избежать ее еще одну весну?