Владимир Борисов - Побег [СИ]

В углу, на полочке, застеленной неопределенного цвета тряпицей, стояли темные, выгнутые иконы, с которых на непрошеного гостя с укором и грустью смотрели какие-то святые.

Чуть левее, на четырех вбитых в стену колышках, висело четыре офицерских шашки в простеньких, потертых ножнах, с позеленевшими, видимо, медными кольцами на них. Савве подумалось, что в свое время на этих же колышках висели и кителя, но сейчас лишь легкая потертость бревен говорила за это.

За скамейкой, аккуратно приставленные к бревенчатой стене, в ряд стояли четыре винтовки Мосина, тускло поблескивая пыльными стволами…

В комнате густо пахло махоркой, мышами и еще чем-то затхло-пыльным. Но все это: и шашки, и иконы, и скамейки с креслом — Савелий рассмотрел много позже, только после того, как смог несколько успокоиться и пройтись по дому, ну а пока же он не отрываясь смотрел на стоящую на столе домовину (вырубленный из цельного бревна гроб), в котором, торжественно сложив руки на груди, лежал древний старик с реденькой, седой бородой, в белой гимнастерке с двумя прямоугольными карманами на груди и темно-синих шароварах, с ярко-алыми лампасами и крупной золотой серьгой в правом ухе. Вся левая сторона груди усопшего казака увешена была крестами и незнакомыми для зэка орденами. Но не ордена и кресты, украшающие грудь, по-видимому, отважного при жизни казака, останавливали взгляд Саввы, а его руки. Руки темно-коричневого цвета, напрочь высохшие, с тонкими, длинными пальцами и резко выпирающими суставами.

— Е-мое! — выдохнул пораженно Савелий и, судорожно сдернув с головы шапку, принюхался… Но нет, пахло всем чем угодно, но только не тленом. Не было того приторно-отвратного запаха разлагающейся плоти, обычно сопровождающего уход человека из жизни…

— Когда ж вы, ваше благородие, изволили откинуться? — подбодрил самого себя Гридин и притронулся к правой руке усопшего, у которого меж высохших пальцев, неизвестно каким чудом, держалась коротенькая церковная свечечка коричневого воска.

Под чуткими пальцами беглого вора кожа хозяина домовины зашуршала пересушенным табачным листком, тускло и одновременно вызывающе громко.

— Похоже, давненько… — решил Савва и, не обращая более на покойника никакого внимания, принялся осматривать дом.

Несмотря на кажущиеся небольшие размеры сруба, зэка обнаружил кроме основной комнаты, с гробом на столе, еще небольшую кухоньку, половину которой занимала массивная печь, выложенная из обломков сероватого сланца. Из кухни, через широкий дверной проем, занавешенный куском простенькой материи, Гридин попал в спальную. Широкие нары, вместо матрасов медвежьи шкуры, прикрытые почти прозрачной от ветхости и многочисленных стирок простынею с остатком золотого шитья по уголкам, в виде какого-то герба. Уже виденная Саввой на кухне печь, одной из своих стен выходила как раз к ногам нар, так что зимой здесь, надо полагать, было более чем тепло. И вообще, складывалось впечатление, что тот, кто сейчас лежал в кедровой своей домовине, перед смертью старательно прибрался во всем доме и, если бы не слой пыли, лежащей повсюду, можно было подумать, что хозяева скита вот-вот вернутся… Если бы не слой пыли.

…Естественная физиологическая потребность выгнала зэка из дома и он, как был босиком, выбежал во двор. Как ни странно, туалета Савелий не обнаружил и, помочившись в заросли лопуха, поджимая от холодной росы босые ступни, направился к странному сооружению, торчащему посреди двора. На высоком столбе, густо обмазанном медвежьим жиром, под крышей из дранки примостилось нечто похожее на большой скворечник, с метровой дверцей на тронутой ржавчиной щеколде.

— От зверья, надо полагать, — решил Савва и, приставив к «скворечнику» лестницу, лежащую в траве, нетерпеливо забрался наверх.

Окислившиеся петли натужно скрипнули, и в лицо ошарашенного беглеца шибанул сказочный, ни с чем не сравнимый запах меда, которого здесь было немало. На полочке стояло несколько берестяных округлых коробок, наполненных сотами, полными уже побелевшего меда, нарезанными крупными квадратами. У противоположной стены на крепком шпагате висело, богато поблескивая выступившей солью, несколько сушеных рыбин, а в самом углу кладовочки, на деревянном сучке-крючке висела темно-багровая, почти черная кабанья ляжка — солонина.

— Ну, ни хрена себе! — радостно хрюкнул Савва и, сдернув мясо с крюка, не без труда поволок его в дом, не забыв плотно прикрыть дверцу «скворечника».