Владимир Борисов - Побег [СИ]

…Несколько раз за день, река разбивалась на рукава, отдельные протоки, но Савва, слегка подгребая руками, постоянно выбирал самые левые ответвления ее, справедливо полагая, что двигаясь к югу, он скорее напорется на какое-то человеческое жилье и попытается раздобыть для себя хоть что-то из съестного. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что съестного вокруг Гридина было вдоволь. В камышах шебуршали отъевшиеся за лето тяжелые утки. В черных лужах, наполненных теплым, перепревшим илом, лежали, сонно провожая взглядом голодного, безоружного, а значит совершенно неопасного зэка, наверняка, ужасно аппетитные в жареном виде, но в настоящее время совершенно живые и несъедобные кабаны и дикие свиньи. К левому, более пологому берегу, словно дразня оголодавшего зэка, частенько на водопой подходили нервные косули, передергивая испуганно короткими хвостами, наскоро, короткими глотками пили холодную воду и вновь скрывались в чаще. Перевернувшись на живот, Савва часами наблюдал, как в изумрудных, качающихся, словно русалочьи волосы, зарослях элодеи безбоязненно выискивали что-то у дна широкоспинные хариусы и плоскоголовые усатые налимы.

На высоких, отвесных скалах, проплывающих мимо беглеца, иногда виднелись покосившиеся столбы с разодранной колючкой да поваленные вышки — заброшенные, безжизненные лагеря времен культа личности…

…И вновь выпала вечерняя роса, и вновь наступила звездная ночь, но Савелию было уже не до ее красот, да и чувство эйфории, опьянение свободы давно улетучилось, уступив место жуткому голоду, стягивающему и без того довольно плоский живот беглого зэка к самому позвоночнику… С отвращением набив полный рот сосновой корой, оторванной от своего пня, Савва, старательно пережевав ее, попытался проглотить это безвкусное, отвратно-пресное крошево, но оголодавший организм все ж таки не принял эту обманку, и уже через мгновенье Гридин, стоя на корячках, блевал в воду горькой желчью вперемежку с разбухшей корой.

…Рано утром, когда Савва в очередной раз отгребал пень свой влево, в протоку с более медленным течением, ему послышался чей-то негромкий рассудительный говорок, но присмотревшись, он понял, что это небольшая волна просто-напросто бьет в рассохшийся борт лодки.

От неожиданности зэка чуть не упал в воду и даже ополоснул лицо речной водой, но ничего не изменилось: вот поросший камышом заливчик, вот кабанья тропа, уходящая в чащу леса, вот темный от ила песок, а вот и лодка, до половины вытащенная на берег, но самое главное — от лодки к большому валуну, наклонно торчащему из песка, тянулась буро-красная от ржавчины цепь.

Савелий спрыгнул со своего пня, по самую грудь провалившись в студеную воду, и, оттолкнув от себя ненужную более коряжину, побрел к берегу.

3.

Одного взгляда хватило разочарованному Гридину, чтобы понять, что лодкой уже давно, уже слишком давно не пользовались. Сквозь щели в ее бортах свободно просачивалась речная вода, а сквозь дно лодки тоненькая осинка умудрилась пропихнуть свой темно-серый, гнутый стволик…

Хлюпая водой в раскисших ботинках, Савва поспешил по тропе вверх. Падая и сдирая в кровь пальцы, по довольно пологому склону он неожиданно вышел на идеально круглую поляну, притаившуюся среди столетних сосен и кедров.

Прямо перед ним, стояла покосившаяся, рубленная из дерева часовенка, а чуть поодаль, за небольшим погостом с кособокими, трухлявыми крестами, притулившись к древней березе, виднелся сруб с небольшими подслеповатыми оконцами. Сруб был обнесен плетнем, но плетнем хитрым: каждая веточка высохшего орешника, каждая жердь, поставленная вертикально, были старательно заточены, и примитивный, хлипкий на первый взгляд заборчик, при более внимательном знакомстве, оказывался серьезным препятствием от непрошенных гостей, будь то зверь таежный или варнак беглый.

— Скит. — откуда-то из глубины памяти Савелия выплыло это слово, и он, сбрасывая с себя мокрый бушлат, штаны и ботинки, по росистой траве поспешил к дому.

— Скит. — повторил уже более уверенно зэка, плечом приоткрывая тяжело поддавшуюся дощатую дверь калитки.

— А калитка-то не заперта, — с радостной опаской отметил Гридин и, осторожно ступая босыми ногами по мягкой и прохладной траве, спорышу, которым зарос весь двор, направился к крыльцу.

…Убранство дома поражало своей основательностью и простотой.

Бревна, из которых были сложены стены, хотя и отличались друг от друга по толщине, но тем не менее казались хорошо обработанными, а пакля между ними старательно и плотно забита. Вдоль стен стояло несколько скамеек, грубоватых, но прочных, а в простенке между окон расположилось, пусть даже слегка кособокое, но все ж таки плетеное кресло. В оконцах вместо стекол были вставлены тонкие пластины слюды, серовато-зеленой на просвет.