Иван Недолин - Долина роз [Приключенческая повесть]

— Конечно. Спокойней и без лишней огласки. Егор Салов — мужик степенный. Подавайся на хутор, Борис Михайлович. И дорога тут сносная.

Стемнело, когда мы остановились на ночлег. Люба уже спала, и отец перенес ее в избу на руках. Впечатления дня, жара утомили меня. Не дождавшись конца чаепития, я улегся на постели, приготовленной на широкой лавке, и сразу заснул.

Было рано, когда мы поднялись и обоз двинулся дальше.

Стояло дивное утро, тихое и прохладное.

Мириадами искр сверкала роса по лугам.

Спеющая рожь никла к земле тяжелым колосом. Наливали зерно пшеница и овес. В лугах кое-где звенели косы. Размеренно взмахивая ими, двигались ровным строем косцы. Пестрея кофтами и сарафанами, с песнями сгребали сено девушки. Распряженные телеги вздымали кверху оглобли. Остро пахло дымом от костров. В полевых котлах и ведерках готовился завтрак. Мирная картина эта заслонила в памяти сумятицу, которую мы наблюдали там, в покинутом нами городе.

Проснулась Люба. Личико ее разрумянилось, локоны волос выбились из-под шляпки. Осмотревшись, она воскликнула:

— Мама, папа, как красиво!

Услышав, что взрослые сравнивали хлеба с морем, спросила:

— Море тоже рыжее?

— Что ты, детка, — возразила мама, — море синее. Разве забыла Крым? А впрочем, как не забыть? Третий год на курорте не были…

— Кончатся волнения, фронты, поедем снова в Крым — загорать и купаться, — успокоил отец.

— Кончатся! — ворчала мама. — А почему бы нам и сейчас не быть там? Сколько порядочных людей уехало на юг и даже за границу от этих ужасов, только у нас не хватило догадки. Вот и тащимся в эти глупые горы.

— Урал — богатейшие, красивые горы, а не глупые.

Мать, обиженная, замолчала.

За день мы дважды останавливались в поле, близ дороги, где-либо у ручья, в перелеске. Завтракали, обедали, кормили лошадей. Летний день долог, и длинен путь впереди, надо было экономить силы людей и коней. А какой удивительно вкусной казалась незатейливая дорожная закуска! И какой завидный был у всех аппетит! Даже Люба, которую обычно приходилось уговаривать и упрашивать, теперь уплетала все, что дают, за обе щеки.

— Солнце, воздух и вода — вот приправа, господа! — шутил Фома Кузьмич, орудуя на походной кухне.

Поздно вечером приехали в деревню, где и заночевали. Большая часть села представляла одни обугленные развалины. Рядом с селом глубокая быстрая река, через которую ходит убогий паром. На реке видны остатки наведенного здесь кем-то моста. Обгорелые, покосившиеся сваи темнеют над волной. За рекой неохватно синел лес. За лесами высились горы. Скалистые гребни и вершины их отчетливо виднелись, облитые лучами заходящего солнца.

— Здесь, — сказал, указывая на реку, отец, — у этой деревни, год назад было большое сражение. Армия партизан, перевалив горы, шла, направляясь на север, мимо нашего города. Три дня здесь, на переправе, шел бой. Передовые отряды партизан переправились через реку на лодках, плотах, кавалерия — вплавь. Под огнем белых войск партизаны соорудили мост, по которому прошли главные их силы, и повезли пушки, многочисленные обозы. Во время боя деревня сгорела, а мост партизаны сожгли сами после того, как переправились.

— Зачем, папа, сожгли?

— Чтобы отрезать преследующие их войска белых. Красные шли с боями, в окружении, через горы от самого Быстрорецка. Прошли около нашего города, перерезав линию железной дороги. Помнишь тревогу прошлого года? Партизаны пробились из окружения, пройдя с боями больше тысячи верст, и только уже в Пермской губернии, у Кунгура, соединились с Красной Армией.

Когда наутро мы переправились через реку, то вступили в густой лес. Дорога шла между деревьев, через редкие поляны, поросшие густой травой. Могучие дубы простирали кругом ветви. Белели среди зелени стволы берез. Цветущая липа распространяла нежный аромат. Всюду хлопотливо носились пчелы. Глубокая тишина нарушалась лишь пением птиц. Задумчиво и грустно вела свой счет кукушка.

— Кукушка, кукушка! Сколько мне лет? — воскликнула Люба. — Раз… два… три… Мама, папа! Кукушка угадала: прокуковала шесть раз! А теперь спрошу, когда домой вернемся. Пять… шесть… семь…

Оживленное личико сестренки опечалилось.

— Мама! Она отвечает — пятнадцать! Неужели через пятнадцать лет?

— Глупая! Почему же лет? Через пятнадцать дней вернемся. Через полмесяца будем дома.

Фома Кузьмич, подошедший с большим букетом цветов для мамы и Любы, сказал:

— Вашими устами, Любонька, мед бы пить. А кукушка — она глупая птица и газет не читает. Откуда ей знать, что будет впереди?