Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер. Повесть

- Убейте меня… Или я сам убьюсь… Только никому не говорите, за что, ладно?

Он был уверен, что как отъявленный предатель заслуживает смерти, и не понял, расстроился, а потом даже обиделся, когда все принялись хохотать.

- Я все равно убьюсь, - твердил Миша, и прошло немало времени, прежде чем он согласился еще пожить сколько-нибудь на этом свете.

Круки же объяснялись с Майклом Смитом… Впрочем, как всегда, мистер Крук помалкивал, лишь улыбаясь или хмурясь в соответствующих местах. Наступление вела миссис Крук.

- Вы, кажется, забыли, - клевала она Смита, - что полностью подчинены мистеру Круку. Что опыт работы с детьми у вас ничтожный, а с детьми-иностранцами - никакого. Вам не мешало бы подумать, если вы вообще умеете это делать, прежде чем затевать глупую возню с каким-то знаменем, карцером, слежкой. Мистер Крук в последний раз ограничивается с вами беседой!

Смит стоически вынес этот разгон. Лицо его было почтительным и строгим. Джеральд Крук то грозно хмурился, когда жена на него взглядывала, то осторожно подмигивал Смиту - дескать, не падайте духом, старина…

Откланиваясь, Смит положил руки на кожаную сумку, вторая висела у него через плечо…

- У меня к вам ничтожная просьба, миссис Крук, - сказал он негромко.

- Вы хотели сказать - к мистеру Круку?

Смит наклонил голову.

- Ну! В чем еще дело?

Смит вытащил какую-то цветастую книжку.

- Я хотел просить вас перелистать вот это. - Он протянул том Джеральду, и тот с любопытством взял, но тут же хотел вернуть, так как заметил, что жена смотрит с неодобрением… - Это всего лишь «Ким» Киплинга, любимая моя вещь…

- Неужели вы полагаете, что у мистера Крука сейчас есть время перечитывать Киплинга! - нахмурилась миссис Крук.

- Окажите мне эту услугу, - настойчиво просил Смит. - Возможно, если вы припомните «Кима», мы лучше поймем друг друга и нашу задачу в этой трудной стране, с этими странными детьми…

Подошел май, тот самый месяц, когда год назад они уезжали из дома… Целый год прошел, прямо не верилось… И не хотелось думать обо всем, что пришлось им пережить за этот год.

Здешний месяц май не походил на московский и даже на питерский. Зима никак не уходила. И в середине мая еще стояли холода, ветер покалывал щеки, снег весь не сошел и лежал белыми полосами и лес по-прежнему был серый, голый. По Ишиму плыл лед, и даже на березах едва набухали почки, такие жалкие, что, недоверчиво разглядывая их, Миша Дудин усомнился:

- У них, что ли, тоже бывают листья?

Свежий ветер подергивал воду между льдинами сизой рябью; при одном взгляде на нее становилось еще холодней. Иногда пробовал идти снег, и когда переходил в мелкий, противный дождик, то его капли казались холодней снежинок.

Озера все еще намертво сковывал лед, и невозможно было представить, что он когда-нибудь растает. А пятнадцатого мая выпал снег едва не в полтора вершка.

И ответы на письма Круков о возможности ребятам как-то связаться с семьями задерживались так же, как весна.

Пока все были уверены, что не сегодня-завтра Круки наладят переписку с Питером, робкие призывы американцев поменьше гадать о революции, боях и даже о своем красном Петербурге, а побольше о боге, о мире и учении ребята принимали как своего рода плату за то, что смогут писать домой… Смит продолжал петь серенады чудесной стране Америке, и, несмотря на его конфликт с Ларькой, эти песни слушали с удовольствием. Слишком памятна, не изжита и теперь была унизительная нищета и муки голода, чтобы не вызывала восторгов страна бесконечного изобилия.

Но проходили месяцы… Крукам уже было неловко отвечать на вопросы ребят: ясно стало, что с хлопотами о переписке детей и родителей ничего не получилось. Это вызвало подозрения. Зашептались о том, что Круки нарочно тянут волынку. Захотели бы, так давно добились.

- В конце концов, - рассуждал Володя, - пусть и наши письма отправят через Японию в Америку! И ответы из дома - тоже! Что им стоит!

А тут еще перестали поступать ясные сообщения с фронта. Газеты писали все так же восторженно, однако теперь о Колчаке говорилось как-то неопределенно. Но по тону петропавловских газет можно было думать, что он готовится вступить в Москву… В церкви, неподалеку от усадьбы, где жили ребята, ретивый батюшка чуть не ежедневно служил молебны о ниспослании побед христолюбивому воинству Колчака…

Круки хоть и продолжали заботиться о ребятах, но как оказалось, не так уж бескорыстно… Они твердили, что никогда не вмешивались и, упаси боже, не вмешиваются теперь в политику, что, конечно же, дело русского народа выбирать между красными и белыми. Им совсем не нравился Колчак: даже до них доходили сведения о невообразимых зверствах, чинимых белыми. Но еще меньше им нравились большевики, уничтожившие частную собственность и религию, моральные основы, на которых стоял, стоит и будет вечно стоять мир… И Крукам хотелось - для блага детей, конечно, не для себя же - очистить ребят от налипшей на них скверны русской революции, сделать этих мальчиков и девочек воистину счастливыми слугами божьими, внушить им священные чувства любви к ближнему.