Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер. Повесть

- Мне что, доставляет удовольствие разглядывать ваши грязные уши? - ворчала Тося. - Такие грязнули завтра заведут насекомых! Начнется тиф! Мы все умрем! Тогда не так заплачешь, - укоряла она самую разнесчастную девочку.

И когда наконец все заснули или сделали вид, что спят, эта девочка еще всхлипывала…

Тосе казалось, что всхлипывает она нарочно, ей назло, просто дразнится.

- Ну, в чем дело? - проворчала над ней Тося.

Девочка молчала.

- Я тебя спрашиваю!

В ответ не то новый всхлип, не то тяжкий вздох.

- Изволь отвечать!

Соседка, напуганная грозным голосом Тоси, прошептала:

- Я знаю, почему она плачет. Она хочет…

- Не смей, - подскочила плакса, - молчи!

- Ах, вот ты как разговариваешь, - рассердилась Тося. - Перебудила весь вагон своими фокусами… Немедленно сообщите мне, в чем дело! Иначе завтра обе будете без завтрака.

- Она хочет к маме, - робко сообщила соседка.

Тося несколько растерялась, но тут же громко захохотала:

- А больше ты ничего не хочешь? Значит, ты хочешь к маме…

- Ничего я не хочу! - Жест отчаяния. - Это она хочет…

- Тихо, - сказала Тося. - Только тихо. А то я, знаете, что с вами сделаю?..

И она так взглянула на обеих, что девочки притихли. «К маме они хотят, - бормотала Тося, отходя. - Вытирай тут сопли…» Ни за что не призналась бы она в том, что и ей ужасно захотелось к маме, домой…

Между тем в учительском вагоне распекали Николая Ивановича за его непедагогическое отношение к нелепым выходкам учеников старших классов, их увлечению политикой… Среди персонала учителей первого эшелона были лишь двое мужчин - Николай Иванович и Валерий Митрофанович; учительниц же было шестеро, и из них одна совсем молоденькая, Анечка, Анна Михайловна… Ее до того все любили и опекали, что она всерьез подумывала, а не сбежать ли на первой же большой станции?..

Особенно сторожили ее от Николая Ивановича, который хоть и не покушался никак на Анечку, но тоже был человек молодой, ненадежный… Он обнаруживал совершенно неположенный педагогу интерес ко всем этим большевикам, меньшевикам, эсерам, анархистам и явно несерьезно относился к дисциплине и разумному времяпрепровождению учеников.

- Они - дети, - величественно внушала Николаю Ивановичу крупная седая женщина с устоявшимся, густым, манерным голосом. - Хоть в этом вы с нами согласны?

Ей, ранее начальнице рядовой питерской женской гимназии, было поручено руководство эшелоном.

Николай Иванович, сняв пенсне, застенчиво улыбнулся и снова водрузил толстые стеклышки на длинный, иронический нос. Учительницы снисходительно переглянулись, бросив взгляд на Анечку: не сочувствует ли она, не дай бог, этому странному молодому человеку?

- Они - дети, прежде всего дети, и пусть не смеют ничего воображать…

- Да, да, некоторые просто невозможны, - присоединилась Анечка. - Там есть такой, в комиссарской куртке, уверяет, что он анархист, и я слышала, как его просили показать, где он прячет бомбу…

- Как - бомбу? - ахнула изможденная, чем-то похожая на козу, учительница литературы.

- Да нет у них никакой бомбы, - отмахнулась начальница. - Выдумки.

- Хороши выдумки…

- Николаю Ивановичу они нравятся…

- Дети? Конечно, - сказал наконец Николай Иванович, пожимая плечами. - Но четыре года войны, хоть и далекой, а главное - революция, которой они все заглянули в лицо, разве могли пройти даром? Разве не сделали они этих детей серьезней, взрослее? Ну да, одни упорно прячутся в привычный мир школы, в воспоминания о доме, не хотят ничего знать, даже слышать о перевернувшемся мире…

- И слава богу.

- Но другие жаждут новых бурь и потрясений…

- Одни хотят продлить детство…

- Это и есть нормальные дети.

- Других оскорбляет мысль, что они - дети!

- Вздор.

- Такие, как Колчин или Ручкин, пожалуй, видят себя на коне, в бою…

- Не смешите нас, Николай Иванович, - басом сказала начальница, улыбаясь.

На очередном полустанке, где паровоз набирал воду, Николай Иванович вернулся в вагон к старшим ребятам, где обычно спал. В эту ночь ему спать не пришлось. Когда он пробирался к своему месту, приподнялся Володя Гольцов и тихо спросил:

- Николай Иванович, вы отсылали куда-нибудь Ручкина и Колчина?

- Нет. А что?

- Куда-то они делись.

Николай Иванович сунулся туда, где обычно спали Аркашка и Ларька.

- Да нету их, - весело сказал Володя. - Исчезли!

И он рассказал о том, что видел своими глазами:

- Понимаете, мне не спалось… Мысли о доме, о том, как дальше сложится жизнь… Если хотите, и недоумение от намеков Ручкина, что я - лизоблюд и меня надо к стенке… (Николай Иванович нетерпеливо зашевелился.) Да, да, и вот когда уже совсем стемнело, вижу, в дверном проеме возникла тень… Мы же до вашего возвращения не закрываем дверь. Сначала я не понял, кто это. Потом озарило: Ручкин! Он был одет и в руках держал какой-то узелок. Этот узелок мешал ему. Он попытался раз и два вылезти из вагона на крышу.