Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон

В салоне, провонявшем соляркой, было тепло. Старые, но мягкие кресла располагали к хорошим и приятным мыслям. Дождь стучал по кузову автобуса, а ломаные ручейки, постоянно меняя путь, бежали по стеклу вниз. Впервые за последние дни мне стало уютно. В кабине шофера слезливо пела Татьяна Буланова. Очень сентиментальная и романтическая женщина, я считаю.

Не было привычной для общественного транспорта сутолоки, меня окружали немногочисленные пассажиры, направляющиеся в аэропорт. Два офицера, судя по их шевронам, с тихоокеанского флота. Оба со старыми, набитыми до предела, кожаными чемоданами.

Автобус уже начал закрывать двери, когда подбежало человек пятнадцать турок.

— Серемэтьефо, серемэтьефо? — обратились к весьма упитанной кондукторше двое или трое из них, вспрыгнув на подножку.

Та посмотрела на них свысока и царственно кивнула.

«Интересно, куда собрались потомки Османа?» — оторвавшись от своих грустных мыслей, подумал я.

Тут они весьма эмоционально, часто жестикулируя, заговорили между собой. Два или три раза среди слов чужого языка промелькнуло русское — «Анадырь». Из чего я сделал вывод, что на Дальний Восток и Камчатку самолеты летают не только из Домодедово.

«Боже мой, на носу зима, а эти дети юга собрались на Чукотку! — удивился я. — Видать ее губернатор Абрамович щедро платит, если даже турки плюнули на морозы и шумной толпой отправились на край света! Воистину, что не под силу мечу, доступно деньгам».

Водитель завел двигатель и автобус, будто здоровенный кот, приятно заурчал. Мы поехали в аэропорт.

Ночная и дождливая Москва, быстро мелькающая за окном, гипнотизировала. Сменялись расплывчатые образы людей, машин, домов, и до боли знакомый мир стал иным, неузнаваемым, словно дождь наносил на него странные мазки, под которыми мокрый художник прятал какой-то жизненно важный секрет. Мои мысли утонули в теплом аромате солярки…

Мне показалось, что я закрыл глаза всего на одну минуту, и вот уже кто-то трясет меня могучей рукой. Оказалось, такой «изысканной» манерой славная женщина-кондуктор предпочитала освобождать пассажиров, ненароком попавших в плен Морфея.

— Шереметьево, конечная, — объявила она, — пошевеливайся, автобус идет в парк.

Выходить из салона пришлось осторожно, ибо я не испытывал никакого желания очутиться в какой-нибудь огромной луже.

«Отправляться на край света в грязных ботинках?.. Нет уж лучше я крем для обуви куплю! И обязательно самый лучший», — не очень связно подумал я.

Ярко освещенный зал аэропорта гудел, звенел, объявлял, трубил, и вообще был под завязку заполнен всякого рода шумами. Без умолку, то по-русски, то по-английски, объявлялись рейсы. Ночной аэропорт меня ошеломил и оглушил. Я в нерешительности остановился, совершенно не понимая, куда мне идти, и тут же получил хороший толчок в спину от очень сердитой девушки с чемоданом на колесах.

— Баран, — сказала она, посмотрев на меня злыми глазами. Через секунду она, качая роскошными бедрами и сверкая роскошной кожаной курткой, растворилась в толпе.

Я хотел крикнуть ей вслед, что она обозналась, ибо я не баран, а осёл, но смолчал и вообще-то правильно сделал. Как говорили древние римляне, льва узнаем по когтям, а осла — по ушам. Я озадачено почесал ухо и пошёл дальше.

В центре зала, оглядевшись, я нашел огромное табло с указаниями рейсов и времени их вылета или прибытия. Это было как раз то, что нужно. Я принялся изучать предложения авиакомпаний. Выбор рейсов был велик. Однако половина из них были буквально на ближайший час. Я задумался над перспективой отправиться во Владивосток.

«А что? Владивосток город хороший, на берегу океана. Устроюсь на какой-нибудь сейнер, и буду ловить рыбку. Если повезет, можно будет и мир посмотреть», — завертелись в моей голове мысли. Но буквально через несколько минут женский голос объявил об окончании регистрации на самолет.

На глаза попался рейс на Анадырь. Тут же вспомнились турки из автобуса, строители капитализма. «Может быть, рвануть в Анадырь? К Абрамовичу!» — мелькнула мыслишка. Однако душа к этому богом забытому месту почему-то не лежала. Уж очень унылый, вгоняющий в тоску край. И самолет на Чукотку улетел без меня.

Прошло минут двадцать, а я так и не определился с местом назначения. Около меня остановились двое. Взрослый, сурового вида дядька и молодой — юноша лет двадцати. Возмужалый вид парня говорил о недавнем возвращении из армии. Они тихо между собой переговаривались. Я не подслушивал, но не услышать, о чем он говорили, было невозможно. До меня долетали только обрывки фраз: