Адриан Д'Аже - Судный день

— Проклятье! Можем мы направить кого-нибудь к ним на борт?

Дэвис покачал головой.

— Сейчас они уже вышли из устья Эльбы и находятся в Ла-Манше.

— Передайте Родригес, что, когда она окажется в Гватемала-сити, ее первой задачей будет организовать, чтобы один из членов экипажа заболел и его заменили в Гаване. Тутанхамон и Нефертити могут просто случайно выпасть за борт, а остальное уже закончат акулы.

— Этот корабельный стюард при более тесном знакомстве оказался не таким уж плохим парнем. У него даже есть довольно приличный винный погребок, — сказал О’Коннор, вытаскивая пробку из бутылки эльзасского рислинга.

Они находились в море уже больше недели, и за это время О’Коннор поставил себе задачей переговорить и познакомиться со всеми членами команды. В данный момент он был вполне уверен в том, что из Гамбурга они вышли, не имея за собой хвоста… пока что. Вначале «Галапагос» продвигался довольно быстро, и сейчас они находились посреди Северной Атлантики, к западу от группы Азорских островов, но увеличившееся волнение заставило капитана сбросить скорость до десяти узлов. После ужина О’Коннор и Алета отправились к себе в каюту, которая находилась как раз под капитанским мостиком и из которой через большие квадратные иллюминаторы открывался вид на передние палубы и носовую часть судна.

— Prost. — О’Коннор поднял свой бокал.

Алета тоже подняла свой, но тут же схватилась за стол, потому что «Галапагос» накренился на правый борт, зарывшись в большую волну. Белая вода захлестнула нос судна и, окатив пеной передние контейнеры, через штормовые портики ушла обратно за борт.

— Подобным образом в море теряется приблизительно десять тысяч контейнеров в год, — лениво заметил О’Коннор, смакуя тонкий цитрусовый привкус рислинга. — В прошлом году на побережье Сомали выбросило контейнер, забитый тысячами упаковок картофельных чипсов, — то-то местным детишкам радости было.

Алета улыбнулась и посмотрела в иллюминатор на вздымавшиеся впереди темные водяные горы. Ветер ревел в оснастке корабельных кранов и срывал хлопья пены с гребней волн. Она снова взглянула на О’Коннора.

— Знаете, если бы кто-нибудь сказал мне, что однажды я буду сидеть в каюте с ирландцем, охраняя две бесценные статуэтки, и прихлебывать рислинг — кстати, очень хороший, — удирая при этом от шайки наемных убийц, я бы решила, что человек этот явно рехнулся.

— Такова жизнь, которую нам приходится вести; и, к большому сожалению, ваша жизнь не войдет в свою привычную колею еще некоторое время, по крайней мере, пока мы не найдем Кодекс. — О’Коннор замолчал, взвешивая, насколько болезненным для нее может оказаться его следующий вопрос. — А что произошло в Сан-Маркосе? Если, конечно, вам не слишком больно вспоминать об этом. — О’Коннор до сих пор не мог понять, почему некоторые из самых влиятельных людей Вашингтона хотели смерти Алеты.

Алета вздохнула.

— Да нет, это уже не настолько болезненно, хотя я по-прежнему хочу, чтобы виновные были привлечены к ответственности. — Она снова схватилась за край стола, поскольку «Галапагос» опять зарылся в основание большой волны.

Весь корабль содрогнулся, и его нос скрылся из виду, окутанный тучей брызг и белой пены. — Мне тогда было всего восемь. Мой отец был проповедником без духовного сана в маленькой католической церквушке в Сан-Маркосе.

— Но ведь изначально он был иудеем?

Алета кивнула.

— Он был иудеем с рождения и до конца, но, как я уже рассказывала вам в Маутхаузене, архиепископ Анджело Ронкалли, который позднее стал Папой Иоанном XXIII, помог моему отцу скрыться от фашистов. Ронкалли часто просиживал ночи напролет, выписывая для еврейских детей сертификаты о принятии ими католического христианства. — В глазах Алеты стояли слезы. — Отец говорил, что Ронкалли был именно таким, каким должен быть настоящий священник. Во время их побега утонула моя тетя Ребекка, но отец всегда помнил о доброте Ронкалли. Мои дедушка и бабушка были иудеями и очень верующими людьми, но я думаю, что отец посвятил себя католической вере из уважения к Ронкалли. Время от времени отца приглашали выступить с проповедью в более крупной церкви в Сан-Педро — это пятнадцать минут на лодке от Сан-Маркоса.

Дальнейший рассказ Алеты перенес О’Коннора на северо-западное побережье прекрасного озера в далекий 1982 год.

Ариэль Вайцман взялся руками за кафедру старенькой побеленной церкви, стоявшей на возвышении над Сан-Педро и озером. Его темные курчавые волосы уже давно поседели, а лицо с тонкими чертами приобрело с годами печать мудрости и сострадания. Некоторые из пришедших сюда жителей деревни нервно ерзали на широких деревянных скамьях, глаза их были полны тревоги и страха.