Василий Яковлев - Разведчики

Женщина скользнула по нему безразличным взглядом, что-то тихо сказала Вадлеру, они встали и пошли к выходу. Она ни разу не обернулась.

Пронесло пока, облегченно подумал Василий. К нему подбежала Лиза, захлопотала вокруг, спрашивая, не хочет ли господин офицер перекусить.

О нет, он сыт. Его хозяйка отлично кормит. Он только зашел сказать своей Лизхен, что она прелестна, как всегда, и пусть она, как всегда, пожелает ему сегодня удачи.

Но около двери — Лиза провожала Курта Коха — он спросил ее:

— Кто эта женщина, которая завтракала с Вадлером?

— Вероника Рубцова переводчица Розенберга. Дрянь, по-моему. Такая внешне обаятельная, а надо же… Говорят, она и раньше была шпионкой. Сейчас есть дела поважней, а потом наши до нее обязательно доберутся, — и вдруг встревожилась: — А что случилось?

— Нет, нет, я просто так спросил. Значит, говоришь, шпионка… — Румянцев помолчал, сосредоточенно глядя поверх Лизы в окно, где все залитое солнцем переливалось, искрилось море. — Я хотел сказать тебе, Лиза, если услышишь что неладное, немедленно же вместе с Петром и его «мамой» уходите в лес. Это мой приказ.

Лиза кивнула головой. Она понимала, что расспрашивать лишнее.

А Румянцев шел и думал о том, что может принести ему сегодняшняя встреча. Никакого сомнения быть не может, это именно та самая Вероника Рубцова. В таком небольшом городке, как Приморск, встречи с ней избежать совершенно невозможно. Если она узнает его — полный провал. Что же делать с Рубцовой? Убрать? А что, если она тоже работает здесь по заданию командования? Нет, его бы поставили в известность. И все же надо сегодня же сделать запрос. Рисковать нельзя, слишком не похоже было, чтобы та Рубцова, которую знал Румянцев, могла стать предательницей. И все же… неужели он ошибся тогда, в тысяча девятьсот тридцать девятом?

Начальник областного управления Мамедов, передавая Румянцеву дело Вероники Викторовны Рубцовой, предупредил его, что расследование почти закончено и ему предстоит лишь суммировать, уточнить кое-что, оформить. Уйдет на это, по-видимому, не больше недели. Однако вместо того, чтобы оформить дело, уточнить некоторые второстепенные мелочи, Румянцев по существу повел расследование с начала. Через две недели Мамедов вызвал его к себе. Разговор, как и ожидал Румянцев, был не из приятных.

— Я поручил это дело вам, лейтенант Румянцев, как способному оперативному работнику. А вы проявляете недопустимую медлительность, нерешительность. Вы — работник органов государственной безопасности. Оперативный работник. Поймите — оперативный! — последнее слово Мамедов особо подчеркнул. — Оперативность, быстрота, даже стремительность — вот что должно быть вашим девизом.

Начальник сделал паузу. Румянцев тоже молчал. Все это было справедливо.

— Над делом Рубцовой до вас уже основательно поработали. Почему вы тянете, черт возьми? И вообще я вас не понимаю, лейтенант. Вам бы не в органах работать, а сестрой милосердия быть. Тем более в наше трудное время, когда кругом враги. Понимаете, враги! — Мамедов сбился со своего бесстрастного тона, он почти кричал. Румянцев понял, что молчать дальше нельзя.

— Я все понимаю, товарищ начальник. Но в деле Рубцовой для меня кое-что неясно… И еще мне кажется, в нашей работе промедление не так страшно, как ошибка. Об этом еще Дзержинский говорил. А время тогда было не менее трудное, и…

— Ваше мнение вы можете оставить при себе, — перебил его Мамедов. — Что вам кажется, меня не интересует. Вы обязаны повиноваться мне, здесь я приказываю, а не Дзержинский, — и, натолкнувшись на посуровевший взгляд Румянцева, осекся. Резко повернулся к окну, помолчал, отрывисто бросил: — Когда закончите расследование?

— Через две недели! — твердо ответил Румянцев и весь напрягся.

Но вопреки его ожиданиям нового взрыва не последовало. Мамедов сказал холодно, бесстрастно, как и в начале разговора:

— Сегодня я вылетаю в Москву. Вернусь через десять дней. Если дело Рубцовой, оформленное до конца в соответствии с уже проделанной работой, не будет лежать у меня на столе, пеняйте на себя. Мягкотелость вы проявляете не в первый раз. Последствия могут быть самые серьезные. Все. Можете идти.

Прежде чем вернуться к себе, Василий долго стоял у окна в конце длинного коридора, курил, думал. Несмотря на благополучный исход, разговор с начальником оставил неприятный осадок. Может, лучше было бы рассказать обо всех своих сомнениях и о той тонкой ниточке, которую удалось нащупать. Если она не оборвется, дело может принять совершенно иной оборот. Но пока это все его предположения. Что еще он мог сказать Мамедову? Что у подследственной Рубцовой правдивые, честные глаза и всему, сказанному ею, он верит куда больше, чем показаниям свидетелей. Что ему не нравятся сами эти свидетели, которых он вызывает еще и еще раз? Не нравятся потому, что у этих людей дрожат руки и голос, а глаза они прячут. И так спешат, так спешат, даже захлебываются. А Рубцова отвечает спокойно, неторопливо. И все время смотрит прямо. Может быть, познакомить Мамедова с показаниями новых свидетелей, которых он опросил, которые так хорошо говорят о Рубцовой. Но ведь они не могут опровергнуть факты, говорящие против нее. Интуиция подсказывает Румянцеву, что вина Рубцовой далеко не бесспорна. Василий представил, как он говорит все это Мамедову, и усмехнулся. Нет, начальнику он может только докладывать. Интуиции, эмоции начальника не интересуют, ему нужны факты, факты… Интересно, а что сделал бы Мамедов, если бы сказать, что факты эти кажутся ему, Румянцеву, неубедительными. С самого начала, как только он познакомился с делом. Да-а…