Василий Яковлев: Разведчики

Кажется, никогда не стихает ветер в южной, прокаленной солнцем степи. Дует упорно и люто, и ничто не приостановит его, не преградит ему дороги. Только сиротливо катится вслед перекати-поле. Вся в трещинах бесплодная земля. Пыль висит над степью густым облаком. Неприветливо и голо вокруг. Лейтенант Василий Румянцев не раз бывал здесь до войны. И проездом, и в длительных командировках. Не по душе ему пришлись эти места. Даже ветер, спутник дальних дорог, здесь казался вредным, надоедливо-нудным. Он нес жаркую пыль летом, колючую снежную крутоверть зимой.

А теперь не только ветры носятся над степью. Зловеще крутится над ней смерч войны. Грохотом заполнилась степь. И утонуло в этом грохоте посвистывание ветров… Изрезанная окопами, изрытая воронками от бомб, окутанная заграждениями, гудит, сотрясается разрывами снарядов степь.

Не раз в эти дни лейтенант Румянцев вспоминал довоенную степь, ветры над ней… Но теперь они вызывали теплое чувство, потому что все, оставшееся там, за мирной чертой, для солдата было бесконечно дорогим.

Уже несколько месяцев идет война. И за это время Василий Румянцев вдоволь хлебнул нелегкой солдатской судьбы.

В действующую армию на западный фронт Василий прибыл в первый месяц войны, а спустя несколько дней остатки полка, в котором воевал Румянцев, попали в окружение.

Две недели в составе группы, возглавляемой начальником разведки — майором Петровым, Румянцев провел в немецком тылу. Все было: короткие, но горячие схватки с врагом, тяжелые длительные переходы, гибель товарищей по оружию. И тупая саднящая боль — невыносимо видеть родную землю под пятой захватчиков.

Неподалеку от этой южной степи группа майора Петрова вышла из окружения.

После переформирования Василий попал в одно соединение с Петровым. Майора сразу направили в разведотдел. Румянцеву дали взвод.

Бывают на фронте минуты затишья, вот такие, как сегодня.

Василий сидит, прислонившись к стенке окопа, смотрит в голубое-голубое утреннее небо. Спокойное оно сегодня, ни облачка на нем. И степь словно заснула. А еще вчера она дыбилась, рвалась, черными языками дыма тянулась в небо. Поэтому никак не можешь привыкнуть к тишине. Стоит закрыть глаза — и нет тишины, нет спящей степи… Грохот, лязг гусениц, стрельба, крики раненых. Ад кромешный…

— Перевяжемся, товарищ лейтенант? — послышалось рядом. Румянцев открыл глаза: перед ним стоял Петр Костомаров, до недавнего времени боец его взвода, теперь шофер командира полка.

— Да, пожалуй, надо, — отвлекаясь от своих мыслей, промолвил Василий, и стал расстегивать гимнастерку. Рана, полученная еще при выходе из окружения, совсем было зажила, да задело вчера осколком мины. И надо же, угодило в место прежнего ранения. Страшного, правда, ничего нет, однако ноет. Неприятно.

Петр Костомаров не без основания считался мастером на все руки. Как-то во время боя он так искусно перевязал одного раненого бойца, что тот долго потом говорил: «Эх, Петр, Петр, не баранку тебе вертеть надо, а скальпелем орудовать или каким другим инструментом лечебным. Медицинские у тебя руки». С тех пор легкораненые редко ходили в санбат — всегда выручал «браток».

Перевязывая руку лейтенанта, Костомаров вдруг сказал:

— Слышал я, Василий Иванович, забирают вас.

— Куда забирают? — удивился Румянцев. — Интересно, я ничего не знаю, не ведаю, а ты…

— А я, может, и не знаю, а догадываюсь.

— Так уж и догадываешься?

— Так уж и догадываюсь.

Когда они наедине, Петр позволяет себе так разговаривать с Румянцевым.

Что ж, Василий считает, что наедине можно и запросто с подчиненными поговорить. К людям в любой обстановке, на любом посту следует относиться по-человечески. Хуже, если подчиненные забывают, когда и разговаривали-то с начальством: все докладывают. Как прежнему начальнику Румянцева капитану госбезопасности Мамедову.

Мамедов… Обо всем, что связано с этим именем, даже думать не хочется. Это всегда, вероятно, будет больно. Бывший начальник перечеркнул тогда все его, Румянцева, будущее. Одним твердым росчерком пера, суровыми словами: «Неспособен… Отчислить за потерю политической бдительности, недопустимую для работника НКВД мягкотелость». Нет, о Мамедове лучше не думать. А вот с Петром Костомаровым связаны приятные воспоминания.