Николай Асанов - Катастрофа отменяется

С Волошиной он встретился во время отпуска, на юге, в санатории. На отдыхе, да еще в санаторной обстановке, все женщины становятся красивее. Особенно молодые. Чердынцев считал, что в этих условиях женщины кажутся вдвое краше и что с самого воздушного создания — а именно такой и была Волошина — лучше скостить процентов пятьдесят очарования, чтобы не было больших ошибок. А уж из остальных пятидесяти исходить, рассуждая о ее уме, прелести и прочих достоинствах.

Однако Волошину он заметил. И залюбовался ею вне зависимости от «пятидесятипроцентного» счета. Она была одинаково хороша и тогда, когда шла по парковым аллеям в белом гладком, без украшений и нелепых бантиков и складочек платье, и когда темная, почти шоколадная, прыгала с вышки в море и плыла в ту серебряную даль, что начинается почему-то лишь в запрещенной зоне, далеко за сторожевыми буйками, куда уплывал и сам Чердынцев, чтобы отдохнуть от пляжной толчеи и немолчного шума голосов, заглушавших даже рокот моря. И на теннисной площадке, и во время волейбольной схватки она выглядела чуть ли не школьницей. Этакая всесторонне развитая личность! — посмеивался он про себя.

Они и познакомились в море. Он лежал, отдыхая, широко раскинув руки, где-то на линии горизонта, — исходил он при определении этой линии из того, что из всего побережья видел одну лишь острую иглу-шпиль морского вокзала, значит, и сам был никому не виден с берега, — когда рядом оказалась Волошина. Она тоже раскинула руки и спросила ровным голосом:

— А вы не боитесь так далеко заплывать?

Он задохнулся от негодования: ведь видела же в эти дни, что именно он один и может соревноваться с нею в заплывах. И вдруг подумал: «Она считает меня стариком! Она видит седые волосы бобриком, видит продубленное, почти черное лицо — такого загара ни на каком курорте не приобретешь! — и подсчитывает мои годы. Вероятно, с такими же ошибками, как и я. Даже и при том, что ей не меньше тридцати, я для нее все равно старик. И она боится, что однажды ей придется тащить меня к берегу, как мешок, а до этого сначала оглушить, чтобы я не утопил ее. Когда пловцов учат спасению на воде, предупреждают: тонущего лучше всего оглушить или сначала немного притопить, чтобы он не хватался за спасающего». Он сухо ответил:

— Я не так стар, чтобы не уметь рассчитывать свои силы.

— Что вы, Александр Николаевич! Вы же считаетесь лучшим пловцом! Но вы всегда плаваете один…

Вот как? Она даже знает его имя? Что бы сие значило?

Но продолжил так же сухо:

— Вы ведь тоже плаваете одна.

— Ну, я-а-а… — протянула она как-то бесцветно, но потом поправилась, более свободно сказала: — Я ведь разрядница. А те, кто набивается ко мне в спутники, стараются не заплывать за флажки. Знаете, как зафлаженные волки.

— Предпочитают свободную охоту в парке и на танцплощадке?

— А с вами опасно разговаривать! — заметила она и легким движением плеча перевернулась лицом вниз.

Он тихонько нырнул и увидел, что Волошина, окунув лицо в воду, смотрит широко открытыми глазами куда-то вниз, в темноту. Чердынцев вынырнул и снова распростер руки. Волошина подняла голову и сказала:

— По-моему, под нами стоит катран. Он появился, когда я была еще метрах в двухстах от вас.

— Ну, черноморские акулы не нападают на человека! — усмехнулся Чердынцев, покосившись на Волошину. По его теории выходило, что женщины любят, когда их спасают от опасности. Вот и Волошина, за неимением иной опасности, придумала катрана. И пояснил: — Эти черноморские акулы опасны только рыбакам — рвут сети своими твердыми наспинными шипами. Да и что катрану делать недалеко от пляжа: тут не только рыб — медуз-то всех пораспугали.

— Я сама хотела бы на него напасть, но теперь не беру ни ружья, ни маски. В первые дни еще на что-то надеялась, но так и не застрелила ни одной рыбы. Вы умеете смотреть под водой? Может быть, нырнем?

Она перевернулась лицом вниз и тотчас ушла под воду, как лезвие ножа. Догнать ее он уже не мог. Однако катрана увидел. Полутораметровая рыбина лениво стояла на месте, черная, в шипах, с раскрытой пастью, словно ждала, что пловчиха сунет руку меж ее острых, в несколько рядов, зубов. Волошина прошла так низко над акулой, что заслонила ее от Чердынцева. Катран резко метнулся вправо и скрылся в холодной глубине.

Вынырнув, Чердынцев увидел, как Волошина уплывает к берегу. Он погнался было за нею, но она шла, словно торпеда. Он крикнул:

— Как же вас зовут?

Она, наверно, ждала этого вопроса, потому что вдруг перестала взмахивать руками и ответила: