Дэн Кордэйл: Хищник. Заяц моего дедушки. Засада. Гоп-стоп

Капитан выстрелил. Ба–ах! Промахнулся. Крученая гильза упала рядом с отцом. Он к ней потянулся, из последних сил, чтобы подать — службу помнил! «Не спеши, капитан. Прицелься как следует. Не мучай». Он во второй раз выстрелил. Ба–ах! Я вздрогнул. Эх, Колюха!

Наутро они проснулись рано. С первыми лучами солнца. Кругом сверкала обильная роса. Колючее солнце рассыпалось в ней мириадами хрустальных иголок. Черные горы кругом — улыбались…

Они шли по траве, роса осыпалась со звоном, словно и в самом деле была хрустальной. Стоял июнь, но пахло почему–то снегом. Через полчаса подошли к одинокой рогатой сосне на пригорке.

— Вот это место, малыш. Тут он и лежит.

Сын подошел к сосне, под которой спал вечным сном его отец. Земля уже заросла травой, особенно зеленой тут и жирной. Обошел дерево, принюхиваясь, и… «пометил» его. Что он мог сделать еще? Ведь у собак все не так, как у людей…

Человек курил, зажимая в кулаке папиросу — на сухом загорелом запястье синела наколотая группа крови, — курил, смотрел на своего молодого бородатого друга и гадал: что вырастет из него? Много, ох, много в нем не отцовского. Хотя бы неутолимый голод. Но кое–что есть и знакомое. Недавно, например, схватился с волкодавами — не жалует их, как и отец, и, как и отец, спуску им не дает. Порвали они его втроем изрядно. Но он не поддался. Спину не показал. Ушел с честью, хоть и в крови весь, и нога приволакивалась. Бежит по улице — глаза блестят, вид геройский. Но только почуял хозяина — куда что подевалось? Заскулил, заплакал, стал жаловаться: и ноги–то его не держат, и весь–то он побит, поранен, что даже идти не может. Пришлось взвалить его в конце концов на плечи и тащить домой.

Но до чего легка, до чего приятна была ноша! Каким знакомым было это притворство, до чего родным казалась эта хитрость. Папашкины ухватки…

Но посмотрим, малыш, каким ты будешь в настоящем доле. Вот дойдем…

Человек и собака спускались в заповедную долину. Пес бегал в высокой нетоптаной некошеной граве, то и дело поднимая то зайцев, то куропаток — они были тут совсем не пуганные и очень крупные: зайцы с ягненка, а куропатки чуть ли не с курицу, — пес, играясь, гонялся за ним, а человек следил за этим то с радостью, то с ревностью, и душа его… Разум сомневался: будет ли толк из этого подростка? Сможет ли он заполнить пустоту, которая вот уже год как саднила где–то внутри? Разум еще сомневался, еще не верил, еще не был готов принять, а душа… душа — пела.

Вот она, эта отрожина, — внизу. И мак, кровавый мак по ней. Почти как и в прошлом году. Может, чуть пореже. Ведь говорил, что выжигать надо три раза и хорошенько! Нет, выжгли раз и кое–как, поставили в отчетности галочку, и хоть трава не расти. А мак вырос. И уже отцветает. Осыпается. Самая пора собирать клейкий сок. Варить розовый опий.

Они придут, малыш, приду–ут. И тот придет, кто зарезал твоего отца. Мы возьмем его. Он свое получит. Он за все ответит. И за твоего батьку, и за мою Аннушку. Ты только не спугни их раньше времени. Мак — дело кровавое…

…Человек вдруг поперхнулся. Покачнулся, словно оступился. И упал, давясь кровью, в красные маки, спугнув с цветов стайку мохнатых шмелей. Пес злобно ощетинился, резко повернул голову вправо–влево, ища врага. Его не было. Кровь между тем фонтаном хлестала из груди хозяина, сквозь пулевое отверстие. Пес стал лизать лицо человека, пытаясь привести его в чувство. Оно остывало. Инстинкт подсказал собаке: конец! И тогда пес завыл. Тоскливо, с подвизгом, совсем еще по–щенячьи… На заострившийся нос хозяина, на открытые в удивлении глаза медленно опускались алые лепестки маков, осыпалась желтая пыльца. Покружив, шмели стали усаживаться, но вновь поднялись — докатился выстрел.

На другой стороне долины, в сосновом лесу, длиннорукий человек, оторвавшись от окуляра снайперской винтовки, выбросил затвором дымящуюся гильзу и пробормотал:

— Получил свое, ментовский прихвостень.

— Зачем мокрое развел, Хромой?

— Место все равно теперь засвечено. Уходим.

— Тогда кончай уж и кобеля.

— Ш–ша! Не тронь псину. Он порвал меня в прошлом году.

— Тот, кажись, покрупнее был.

— Тебе со страху он тогда львом показался. Этот! Черный и бородатый. Из–за него нога вот… Пусть теперь жрет своего хозяина. Ха, благородный мститель!..

Пес выл над хозяином три дня. На четвертый, когда труп вздулся и стал привлекать стервятников, он затащил его в промоину и забросал землей. Чем питался — неизвестно. Надо думать — зайцами и куропатками. По ночам приходили волки. Бродили поодаль, лязгали зубами, но приблизиться так и не решились.