Виталий Мелентьев: Иероглифы Сихотэ-Алиня

И опять он сказал самые нужные и самые дельные слова, не подчиниться которым было просто невозможно. Наверное, поэтому никто не удивился, когда Аркадий начал покрикивать на товарищей, принявшихся разгружать двуколку, а старшина подумал: «Может, и в самом деле в сержанты его готовить?»

Но он сейчас же вспомнил слова Почуйко, сказанные Аркадию на перевале: «Ты дуйся больше. Может, на сержанта выдуешься» – и решил повременить. Он знал, что люди, желающие командовать, не всегда умеют делать это. Старшина вздохнул и подошел к двуколке.

На самом верху груза, на полушубках, лежали телефонные аппараты. Пряхин взял один из них, присоединил к свисающим со столба проводам и продул трубку. Как и многие командиры, старшина не любил, когда подчиненные слышат его переговоры со старшими. Старый связист, он знал, что даже случайно оброненное слово, даже тон, которым оно было произнесено, иногда может выдать военную тайну или повлиять на людей – породить ненужные разговоры, сомнения или неоправданные надежды. Немногословный во время несения службы, старшина дождался, когда солдаты занялись разгрузкой и не могли его услышать, покрутил ручку аппарата и негромко позвал:

– Алло! Восьмой пост… Восьмой! Коммутатор? Товарищ капитан? Докладывает старшина Пряхин. Прибыли благополучно. Разгружаемся. Ездового отправлю сегодня же. Пост номер семь принял в порядке. – Он помолчал, прислушиваясь к ответу, и добавил: – В районе сопки Кабаньей, левей километра три, на юго-западных скатах, был замечен дым костра, который исчез, как только мы вышли на дорогу. – Он опять помолчал и, выслушав ответ, кивнул: – Понятно, слушаюсь, товарищ капитан. Ничего не скрою.

Затем Пряхин вызвал шестой пост и сообщил о появлении дымка. Положив трубку, он подошел к солдатам и спокойно сказал:

– Все в порядке, к линии подключился. На других постах гарнизоны тоже приступают к службе.

Солдаты молча посмотрели на него, и испещренная грязно-серыми пятнами костров гравийная сопка уже не показалась им загадочной и недоброй. Справа и слева были свои. С ними всегда можно связаться по телефону.

Имущество в землянку решили не переносить: в ней пахло сыростью и нежилью.

– Наведем порядок, подремонтируем – тогда и вселимся, – решил Пряхин, – а пока в палатке поживем.

Двуколку разгрузили прямо на расстеленный на земле брезент. Консервы, цинки с патронами, телефонный провод, мешок с мукой, постели и ящик с толом – все сложили в кучу. Сенников накрыл эту груду полушубками и плащ-палатками.

Ездовой попрощался за руку с солдатами, отдал честь старшине, закурил и пошевелил вожжами. Уже привыкшая к тяжелой поклаже, лошадь напряглась и рванула. Пустая двуколка подпрыгнула на камнях, ударила ее по задним ногам. Лошадь испуганно заржала и упала на передние ноги.

Это было так неожиданно и смешно, что Губкин расхохотался, а Почуйко привалился спиной к столбу и застонал:

– Ой, не можу!.. То ж выходит, не она нас везла, а мы ее в гору вытолкали.

– Трактор… полусильный, – сдержанно пошутил Сенников, посматривая на добродушно посмеивающегося старшину.

Только обиженный ездовой молчал. Он помог лошади подняться на ноги и, схватив ее под уздцы, повел к дороге.

Глядя на его поношенную стеганку и старенький, с поцарапанной ложей карабин, на дребезжащую и подскакивающую двуколку, Саша Губкин понял, что смеяться ему не хочется. Вместе с этим ездовым, с двуколкой от него уходило все прошлое – не только московский дом, а даже казарма, даже соседний пост. Они оставались одни в глухой нагорной тайге.

Этот резкий переход от безудержного веселья к тихой грусти уловил старшина и понял, что наступил тот момент, когда нужно сразу, раз и навсегда взять в руки своих солдат, подчинить их твердой командирской воле, чтобы с первых же минут жизнь на далеком седьмом посту была по возможности точной копией теперь уже далекой казарменной жизни. Ничто, никакие события и перемены не должны были поколебать суровой и справедливой воинской дисциплины и порядка. Старшина быстро застегнул воротничок гимнастерки, подтянулся и крикнул в спины провожающих взглядами ездового и двуколку примолкнувших солдат:

– Становись!

Солдаты встрепенулись, привычно нашли свои места в маленьком строю. Правофланговый Сенников, потом Губкин и замыкающий Почуйко. Все трое очень разные и в то же время чем-то неуловимо похожие друг на друга. Старшина подождал, пока они приведут себя в порядок, внутренне подбирая верный и нужный тон, которым следует отдать команду. Крикнешь громко, как когда-то перед строем роты, выйдет смешно, и смех этот не выбьешь потом никакими строгостями. Отдашь команду тихим голосом – могут подумать, что он как бы предлагает установить легкие, панибратские отношения. Это еще страшнее, чем смех. Нужен был единственно правильный для данной обстановки тон, и старшина отыскивал его.