Луи Буссенар - Под Южным крестом

Фрикэ до смерти хотелось есть. С наслаждением понюхав цветок, он жадно поглядел на хлебец. Цветок он вдел в петлицу, а хлеб совсем было собрался есть, невзирая на присутствие многочисленной публики, как вдруг из рядов батальона вышел командир, высокий, стройный, мускулистый мужчина, вложил в ножны саблю и, протянув руки, приблизился к Фрикэ, взглядом и жестом умоляя возвратить ему обе вещи.

Фрикэ удивился, но, разумеется, исполнил желание командира сипаев, заметив при этом:

— Извольте, если вам так хочется. Очень рад доставить вам удовольствие. Я в восторге от приема, который вы мне оказали. Там, у ворот, меня хотели алебардой… или чем-то в этом роде… Конечно, то были не вы, а желтолицые малайцы. Ну, да и им хорошо от меня досталось. Будут помнить… А здесь мне подносят хлеб и цветы. Приятный символ. Очень приятный. Жаль, что это только символ, а мне очень хочется есть. Страсть как хочется… Ну, что-нибудь дадут потом. Небось и ты проголодался, «дедушка», а? И ты, Мео?

Тем временем цветок лотоса и хлеб быстро переходили из рук в руки. Когда последний солдат дотронулся до таинственных знаков, офицер скомандовал по-английски: «На плечо! .. Справа, слева заходи! », и Фрикэ вместе со свитою окружила двойная шеренга солдат. Забил барабан, зазвенела туземная труба, и странный кортеж тихо двинулся по улице.

«Дедушка» и Мео шли довольно спокойно, несмотря на воинственный шум кругом них. «Дедушка» тяжело выступал своей вихляющей походкой, изумленно поглядывая по сторонам и по временам громко фукая то на барабан, то на трубу. Фрикэ всякий раз успокаивал его взглядом. Мео вел себя, на удивление, еще лучше. Размахивая пестрым хвостом и поводя ушами в такт мерному военному шагу солдат, он шел как ни в чем не бывало.

Все шло как нельзя лучше, и Фрикэ радовался благоприятному повороту дела, как вдруг обстоятельства переменились. Отряд проходил малайским кварталом, направляясь к дворцу.

Парижанин, не зная, что лотос и хлеб означали близкое восстание, думал, в простоте души, что его ведет в полковые казармы. Все его мысли сводились лишь к тому, чтобы отведать хотя бы солдатского пайка. Сипаи приняли его с почетом, и это его нисколько не удивляло. «Быть может, они догадались, что я путешественник, — думал он, — много видел и могу кое-что порассказать». Ему не пришло в голову, что здесь кроется недоразумение, ошибка.

Сипаев встречают резкими криками. В них начинают кидать чем попало. Командир велит сомкнуться и приготовить оружие.

— Вот тебе раз! — бормочет Фрикэ. — Видно, военных здесь не очень любят. Однако это уже не похоже на шутку. Сначала кидали кочерыжками, а теперь в нас летят булыжники. А терпеливы эти индусы, хотя по их лицам видно, что они далеко не трусы.

Раздается выстрел. Один сипай падает. В рядах слышен звук взводимых курков. Два индуса берут раненого товарища на руки и уносят в середину отряда. Фрикэ подбегает, хватает его ружье и кричит:

— Я на его место. Будем друг за друга стоять!

На улице поднимается беспорядочная стрельба. Обыватели, пользуясь случаем сорвать злобу на ненавистных наемниках, разряжают как попало свои допотопные кремневые пистолеты. Фитильные ружья чихают и сыплют на сипаев смехотворные пули, безвредные, как горох.

В общей сложности получается очень много шуму и очень мало толку. Но вот командир подает знак. Раздается дружный залп из английских карабинов, улица заволакивается густым дымом. Стены домов дрожат, и гул далеко прокатывается вдоль по каналам. Лодки останавливаются, поворачивают назад, и малайцы спасаются бегством с обычной храбростью. Слышны отчаянные крики. Ответный залп сипаев, видимо, привел нападающих в замешательство.

Из рядов индусов выходит каждый третий; индус бросается в какой-нибудь дом и через минуту выходит оттуда, смеясь дьявольским смехом. Из домов вырываются клубы дыма. Крики усиливаются. Жители, задыхаясь, пытаются выбежать из горящих домов. Тщетная попытка. Индусы в упор расстреливают всех, без учета пола и возраста. Деревянные дома горят, как бумага. Вся длинная улица охвачена пламенем. Сипаи быстро уходят вперед, оставляя за собою огненное море. Горнисты трубят изо всех сил. Трещат барабаны.

Фрикэ, целый и невредимый, ускоряет шаги, пытаясь успокоить Мео, у которого пуля задела кончик уха.

По толпе сипаев пробегает гул восторга.

Европеец, повелевающий зверями, юноша с первым пушком над губой, вырастает в их глазах до гигантских размеров. Он не только укротил зверей, он полностью подчинил их своей воле, и самый свирепый из них служит ему, как раб, повинуясь взгляду.