Николай Анов - Гибель Светлейшего

— Не знаю, — сказал Евстафий Павлович и вернулся к прежней теме разговора.

Он рассказал о наглом похищении Светлейшего Забирой и о своей погоне за ним, закончившейся пленом.

Потемкин долго думал о трагической неудаче коневода. Затратить всю жизнь, чтобы вывести такого жеребца, и потерять его за несколько минут! Ужасно! Это ему напомнило потерю собственного княжеского титула. Разве на него он не потратил всю свою жизнь! И разве революция не обидела его так же жестоко, как Забира — коневода.

— Я понимаю вас! — прошептал Николай Николаевич проникновенно.

— Вся работа пошла коту под хвост! — сказал с горечью Евстафий Павлович. — Мне шестьдесят два года. Нового Светлейшего я не выращу. Тот тип лошади, что я создавал двадцать пять лет, мне уже не успеть создать вновь. Вы понимаете, что это означает?

— Вполне! Но хочу выяснить одно интересующее меня обстоятельство. Вот вы говорите с душевным трепетом о лошадиной крови. Мне это понятно. Однако я хотел бы вам только напомнить о другой крови. Если существует благородная лошадиная кровь, дающая первостатейные качества, то человеческая, так называемая голубая, разве не дает совершенно особую породу людей?

— До революции я думал об этом так же, — не сразу ответил коневод. — Но жизнь показывает другое. Сейчас в кабинете нашего вице-губернатора графа Подгоричани сидит водопроводчик Микола Кучма, сын мужика, и, представьте, он вполне заменяет графа. А возьмите красного командарма Буденного, я его знал, он тоже мужик, фельдфебель царской армии. Разве от него не бегут генералы? Кстати, простите, вы дворянин? Фамилия у вас довольно громкая.

— Да, дворянин, — нерешительно ответил Потемкин.

— Скажу вам больше… Обратите внимание на любопытное явление. У подлинно великих и гениальных людей никогда не было равноценных потомков. Аристотель, Леонардо да Винчи, Ломоносов, Наполеон, Петр Первый, Гете, Пушкин, — я бы мог вам назвать десятки имен, — не передали с кровью детям и внукам даже сотой доли своей гениальности. Творец орловского рысака граф Григорий Алексеевич Орлов-Чесменский был гениальный коневод и выдающийся деятель. Но кровь его в потомках не проявилась.

Время за беседой летело незаметно. Пленники почувствовали голод, но утолить его было нечем. И Николай Николаевич с тоской вспомнил пряничные лепешки, забытые в вагоне. Кому-то они достались?..

— Проклятый горбун о нас совершенно забыл!

— Пожалуй, лучше бы и не вспоминал.

— Он страшен! — содрогаясь, прошептал Николай Николаевич. — А Шарик его — омерзительная гадина!

— Я убежден, что они оба исполняют здесь роли палачей.

— А заметили вы бриллианты на руках горбуна?

— Награбленные.

— Ясное дело.

— Что, вы думаете, нас здесь ожидает?

— Одно могу сказать: ничего хорошего. Я лично приготовился перейти из этого несовершенного мира в лучший.

Евстафий Павлович говорил желчно, страха смерти коневод не обнаруживал. Потемкин ощутил к нему завистливое уважение. Сам он боялся горбуна, боялся пыток, казни. Он еще хотел жить!

— А вы разве не страшитесь смерти? — с удивлением спросил Николай Николаевич, подвигаясь поближе к собеседнику.

— Ну, разумеется, страшусь. Это чувство свойственно каждому нормальному здоровому человеку.

Пряхин ждал, когда Потемкин начнет рассказывать о себе. Но Николай Николаевич молчал. Что он мог сказать коневоду? Правду о своей жизни? Евстафий Павлович, восхищаясь благородной лошадиной кровью, не признавал голубую человеческую. Сумеет ли он понять его?

За железной дверью послышался шум. Он нарастал с каждой минутой. По улице мчалась конница, мчалась с диким воем, пьяными криками, свистом.

— Судя по топоту лошадиных копыт, большой отряд, — сказал Пряхин, прислушиваясь. — Неужели вернулась Катюша?

— Вы ее видели, скажите, что это за женщина?

— Бандитка по прозвищу Золотая голова. Волосы у нее рыжие. А кроме того немцы оценили ее башку в десять тысяч рублей золотом.

— Ого!

— Батька Махно в юбке. Впрочем, она в штанах ходит. От этого выглядит еще гнуснее.

— Как же ей удалось забрать такую власть над мужиками? — искренне изумился Потемкин. — В чем тайна ее влияния?

— Революция. Сейчас все пошло вверх дном. А Катюша на фронте была, старший унтер-офицер. Она знает, как надо солдат держать на короткой узде. К тому же отчаянная. Анархизм ее, конечно, липовый….

Евстафий Павлович говорил со злобой, стараясь скрыть нетерпение, с которым он ожидал Катюшиного возвращения. Коневод надеялся, что атаманша вызовет его на допрос. И тогда решится все — или убьют или отпустят на свободу.