Николай Анов - Гибель Светлейшего

— Катюша тут? — спросил усач часового, молодого босоногого парнишку.

— Нет, Алеша здесь.

— Айда, проходи! — крикнул усач Николаю Николаевичу, показывая на крутую лестницу.

Высохшие ступеньки скрипели под ногами. Потемкин поднимался, тяжело дыша от волнения. Пленника провели в большую пустую комнату с грязным, заплеванным полом. Ломаная скамейка стояла в углу. На подоконнике валялись корки хлеба и соленые огурцы. Мириады мух с яростным жужжанием бились о давно не мытые стекла.

— Подожди тут! — приказал усач и согнутым пальцем тихонько постучал в закрытую дверь.

— Можно! — послышался глухой голос.

Усач, по укоренившейся солдатской привычке одергивая гимнастерку, скрылся за дверью, но сразу же вернулся.

— Входи!

Потемкин переступил порог и очутился в светлой чистой комнате, оклеенной дешевыми обоями. Здесь, за столом, в углу, под образами, на высоком железном сундуке сидел бледнолицый человек с высоко поднятыми плечами. Шеи у него не было.

«Горбатый», — догадался Николай Николаевич, проникаясь чувством снисходительной жалости к калеке.

Усач вышел из комнаты. Горбун поднял синие, немного печальные глаза. Он смотрел на Потемкина молча, не мигая. Николаю Николаевичу стало неприятно: «Что он, немой, что ли?»

Муха села горбуну на висок. Он ловко прихлопнул ее ладонью. На тонких длинных пальцах сверкнули крупные бриллианты.

— Кто? — тихо спросил горбун, не спуская глаз с лица пленника.

— Николай Николаевич Потемкин, врач… гомеопат! — вдруг радостно закончил пленник, неожиданно придумав врачебную специальность.

— Шпион? — еще тише спросил горбун и загадочно улыбнулся, показав редкие мелкие зубы.

— Помилуйте!

— Сознаешься — спокойно застрелю. Не сознаешься — замучаю, как жиды Христа, — на кусочки буду рубить.

Горбун пристально смотрел на посеревшее лицо Потемкина. Он словно любовался впечатлением, произведенным на пленника.

— По-по-по-по-звольте! — щелкая зубами, взмолился Николай Николаевич. — Разве можно так говорить с человеком, которого вы видите первый раз…

— Выбирай! Быстрее!

— Я гомеопат! Ей-богу! — на глазах Потемкина сверкнули слезы.

— Плохие нервы, — покачал сочувственно головой горбун и вдруг закричал: — Шарик! На носках!

Тяжелым мраморным пресс-папье он забарабанил в стену. Не прошло и минуты, как на пороге появился толстяк в белом офицерском кителе, красных галифе и английских обмотках. Был он до уродливости толст, бледнотел, невысок ростом, голова у него была круглая, вроде арбуза, подбородок двойной, а нос шишечкой.

— Возьми его! — тихо приказал горбун.

— Куда?

— В мыловарню.

Рядом с высоким Потемкиным Шарик казался карликом. Он с любопытством осмотрел Николая Николаевича со всех сторон и глуповато усмехнулся:

— Дядя, достань воробушка! А?

Шарик хихикал, захлебываясь от удовольствия. Жирные щеки его тряслись. Маленькие глазки превратились в узенькие щелочки. Толстый, круглый живот его колыхался под офицерским кителем, не застегнутым на две последние пуговицы.

— Ну, ладно! Хватит тебе! Веди, веди! — прикрикнул горбун.

— Айда вперед! — скомандовал Шарик и ловко ударил Николая Николаевича коленкой пониже поясницы.

Быстро скрутив пленнику руки за спину, он спустил его с лестницы и погнал через весь двор к кирпичному амбару.

Потемкин, ощущая удары дулом нагана в спину, бежал не переводя дыхания. У дверей амбара он сообразил, что толстяк бил его не наганом, а огромным ключом. Ему стало одновременно стыдно и радостно.

Шарик отомкнул ржавый замок и, слегка приоткрыв дверь, захихикал:

— Дядя! Хочешь, сливочным мороженым угощу?

Не дожидаясь ответа, он вдруг размахнулся и угостил пленника звонкой оплеухой.

Потемкин съежился от боли и позора и быстро юркнул в открытую широкую дверь.

После яркого солнца прохладная темнота каменного амбара казалась совершенно непроницаемой, Николай Николаевич стоял, закрыв глаза от ужаса. Он боялся пошевелиться и двинуться с места. Ему казалось, что он стоит на краю глубокой ямы, а в ней копошатся змеи, черви и крысы.

— Вы что, тоже в плену у этих бандитов?