Николай Анов - Гибель Светлейшего

— Но мы разыщем вора! — продолжал коневод вслух. — Мы отнимем у него Светлейшего. Обязательно отнимем!

Говоря так, Евстафий Павлович хотел укрепить себя в уверенности, что поездка закончится удачей, но в сердце его стали закрадываться сомнения. Может быть, прав директор и легче найти иголку в стоге сена, нежели отыскать Светлейшего? Не выступает ли сейчас он, коневод Пряхин, в незавидной роли Дон-Кихота? Может быть, вернуться назад и начать работу по скрещиванию снова? Опыт его стал богаче, он не повторит теперь прежних ошибок.

Но тут Евстафий Павлович вспомнил, что ему пошел уже шестьдесят второй год, что доктор, смотревший его зимой, нашел опасную болезнь сердца, что отец Светлейшего погиб, а дед как производитель вышел из строя.

— Надо во что бы то ни стало найти Светлейшего! — тяжело вздохнул Евстафий Павлович. — Без жеребца возвращаться назад нельзя.

Старик взмахнул хлыстом, и Ласточка вновь пошла рысью, оставляя позади себя легкий шлейф пыли.

В Коромысловке Евстафий Павлович остановился у знакомого хлебороба. Пока хозяйка возилась с самоваром, коневод расспрашивал местных жителей, не проходил ли через деревню красноармейский отряд Забиры. Сведения были утешительные. Командир взвода в Коромысловке пробыл часа два, а может быть, и больше. Видели, он скакал на белом жеребце и держал путь в село Ново-Троицкое, разыскивая следы банды капитана Чумы.

— Одежда у него кавказская? — допытывался коневод. — Черная бурка мохнатая?

— Да-да, как черкес!

— А сколько с ним людей было?

— Девять человек.

Евстафий Павлович не стал задерживаться в Коромысловке. Покормив Ласточку, он двинулся в дальнейшую дорогу.

В Ново-Троицком Забира заночевал и поел всех кур у попа. Выехал он на рассвете, должно быть, в Ново-Алексеевку.

— Конь под ним белый? — интересовался коневод.

— Белый, белый! Добрый жеребец. Ой, какой жеребец! Никогда такого не видели!

Сердце Евстафия Павловича сжалось.

— Этот жеребец наш, — сказал, тяжело вздохнув, коневод, — из Эрании, Светлейший!

— Что же, он коня угнал?

— Угнал. Я еду его отнимать.

— Так их же девять человек! И все молодые… Разве они отдадут?

— Отниму, — с мрачной уверенностью ответил Евстафий Павлович.

Он догнал отряд Забиры в Ново-Алексеевке. Красноармейцы пили чай в хате. Девять лошадей стояли возле коновязи. Пряхин увидел Светлейшего. Жеребец, почувствовав приближение коневода, радостно заржал. Ласточка ответила на приветствие сына.

У Евстафия Павловича в первую секунду мелькнула мысль бросить Ласточку, пересесть на белоснежного жеребца и немедленно ускакать. Он знал, что Светлейший уйдет от любой погони. Но кто поручится, что Забира не станет стрелять? Нет, нельзя рисковать!

И коневод, привязав Ласточку рядом со Светлейшим, вбежал в хату.

— Кто здесь Остап Забира? — вскричал он, обводя пылающим взором загорелые лица красноармейцев.

— Вон спит! — ответил крайний, кивнув на широкую кровать.

— Разбудить!

— Зачем?

— Разбудить! — приказал Евстафий Павлович, бросаясь к постели.

Закинув руки за голову и широко разбросав ноги, перед ним безмятежно храпел Забира. Пряхин схватил его за сапог и дернул изо всей силы.

Забира мигом проснулся и, по укоренившейся военной привычке, схватился за наган.

— Ты Остап Забира? — разъяренный Евстафий Павлович грозно наступал на кавалериста.

— А ты кто такой? Чего орешь здесь? Чего человека разбудил?

— Какое ты имел право взять производителя-жеребца из Эрании? — Евстафий Павлович задыхался от гнева. — Кровного производителя! Под суд отдам! Под расстрел пойдешь, негодяй!

Красноармейцы в недоумении переглянулись, а красное лицо Забиры вдруг стало багрово-синим, подобно спелой сливе.

— Вон! — заорал он, вскочив с кровати, и поднял наган. — К чертовой матери отсюда! Чтоб духу твоего не было, старый хрен!

— Не смей на меня кричать! — Евстафий Павлович без страха глядел на черное отверстие дула.

Так они стояли посреди хаты друг против друга — высоченный кавалерист и старик-коневод, обмениваясь яростными взглядами.

— Да я ж тебя, насекомый ты этакий, шлепну зараз! — зловеще прошипел, раздельно выговаривая каждый слог, Забира.

— Не посмеешь! Я состою на советской службе. Вот мой мандат. Читай!

Забира даже не взглянул, но тон снизил.

— Ты мне голову бумажками не шмоли! — пробормотал он. — Забери их, не то порву.

У Евстафия Павловича тоже прошел запал. Он уже не мог больше кричать. Острая булавочка два раза кольнула больное сердце, и Пряхин вспомнил недавнее предупреждение врача: «Всякое волнение для вас гибельно».