Виктор Пшеничников - Восемь минут тревоги

Лейтенант Ковалев облегченно вздохнул, снял фуражку, изнутри вытер платком мокрый дерматиновый ободок тульи.

— Ковалев! Заснул, что ли? Зову, зову…

Не оглядываясь, Ковалев по голосу определил: Ищенко. Даже будто увидел из-за спины красное, распаренное лицо своего друга, его сердито надутые губы. Ковалев неотрывно смотрел, как стремительно пропадал, превращаясь в точку, большегрузный лайнер, словно на горизонте, скрытый облаками, находился невидимый гигантский вентилятор, сквозная труба, всасывающая в себя все, что на миг теряло твердую опору на земле.

Жаркое небо постепенно, как бы нехотя, растворяло в густой голубизне остатки отработанных газов, рассеивало их в атмосфере, пахнущей техническим керосином и аптечной ромашкой, гудроном расплавленного асфальта и приторной ванилью аэропортовских буфетов. Поднятая двигателями пыль уже улеглась, припорошив сединой рано высохшую аэродромную травку. Над полем на минуту широко распласталась тишина, в которой хватало места и беззаботному пению птиц, и дружному стрекоту кузнечиков.

— Вот и всё. — Ковалев обернулся к Ищенко, надвинул на лоб фуражку с изумрудно-зеленым верхом, слегка дотронулся ребром ладони до кокарды. — Ну, чего шумишь?

— С тобой зашумишь, — недовольно отозвался Ищенко. — Гоняйся по всему полю, ори! Что я тебе, маленький?

— Микола! — Ковалев придержал друга за локоть, щуря глаза, невинно спросил: — А как по-украински сказать: цветные карандаши?

— Чого?

— Да цветные карандаши. Такие, знаешь, в коробках. Которыми рисуют.

— От так и буде: кольрови оливцы. — Ворчливость в голосе Ищенко разом пропала. — А що?

— Да ни що! Хороший ты хлопец, Микола, только юмору тебе не хватает. А без юмора долго не проживешь.

— Ну и ладно, — покорно согласился Ищенко. — Мне долго не треба, главное, свое прожить справно!

Мимо них прокатил грузовик с ярко-оранжевыми бортами и длинным самолетным «водилом» на толстых шинах. Двое дюжих техников пробовали сдвинуть с места забуксовавший электрокар, незлобно поругивали водителя, съехавшего с асфальта на вязкий газон. Визжа и резко накреняясь на виражах, промчалась «Волга» руководителя полетов, из окна кто-то приветливо помахал рукой. У каждого здесь была своя забота, свое дело. Все эти люди, машины, механизмы составляли законченную, едва заметную постороннему глазу картину жизни аэропорта. И офицеры-пограничники были хотя и малой, но неотъемлемой ее частью.

— Толкнем? — Ковалев показал Ищенко на электрокар.

— Треба трошки подсобить…

Вчетвером справились быстро, водрузили электрокар на место, пожелали техникам доброй работы.

— Чего искал-то, Микола? — Ковалев повернулся к другу.

— До шефа иди, зовет.

Ковалев на мгновение приостановился, оглянулся назад, словно растаявший в небе «боинг» мог каким-то чудом вернуться и занять прежнее место на полосе. Но от самолета не осталось уже и следа.

Ковалев обязан был проследить за отлетом «боинга», на борту которого находился выдворенный за пределы Советского Союза иностранный турист. Всего три часа пробыл он на нашей земле, а ощущение осталось такое, будто трое суток. Неприятное ощущение.

Он прибыл утренним рейсом, в пору, когда остывший за ночь асфальт еще не успел накалиться до духоты, а трава на газонах до неправдоподобия натурально пахла травой, не сеном. Ковалев любил этот час перехода утра в день, любил за особый настрой души, всегда возникавший в нем от ощущения, даже ожидания обязательной неповторимости и многообещающей новизны. Да и голову еще не ломило, не сдавливало от гигантского напряжения, которое человек почти неизбежно испытывает во всяком большом современном городе. Ковалев замечал: что-то происходило с людьми в скоротечные эти мгновения. Они как бы заново рождались на свет, были менее раздражительны, заботливее, бережливее относились друг к другу.

Именно таким удивительным утром самолет иностранной авиакомпании и доставил на нашу землю заокеанского туриста.

Поначалу никто не обращал особого внимания на общительного пассажира: мало ли восторженных людей путешествует по всем точкам земного шара?

Турист заговаривал буквально со всеми: то надоедал своему пожилому соотечественнику, страдающему одышкой, то радостно протягивал контролеру-пограничнику через стойку кабины пустяковый презент — пакетик жвачки, в приливе чувств даже готов был его целовать, то кинулся помочь какой-то растерявшейся старушке заполнить таможенную декларацию, и вовсе запутал, сбил ее с толку. С таможенником, когда подошла его очередь предъявлять багаж на контроль, заговорил на плохом русском, словно они были старинными приятелями, лишь вчера расстались после пирушки и теперь им необходимо вспомнить подробности проведенного вечера.