Александр Антонов - Пять из шести

Каждый день, ровно один час, над нами изощрённо издевались. Называлось это русским словом «политинформация». Проводил её, разумеется, Макар, единственный в лагере человек, с которым нам было позволено общаться. Один час, ежедневно, мы с марксистко-ленинских позиций обсуждали политическую ситуацию, складывающуюся на континенте. Именно обсуждали. Макару было мало витийствовать самому, он требовал нашего участия в дискуссии. Я старался за двоих, максимально облегчая Светины страдания. Однажды я спросил Макара: как сочетается марксистко-ленинское учение и убийство одним из его бойцов нашего товарища. Макар ответил буквально следующее: «Видишь ли, товарищ, боец о котором ты говоришь, поступил, конечно, неправильно. Я уже провёл с ним разъяснительную беседу на эту тему. Но постарайся его понять. Парень несколько месяцев провёл в застенках местного гестапо. Его пытали. Он был на волосок от гибели и спасся чудом. С тех пор его иногда переклинивает. Видимо, твой друг подвернулся ему под руку именно в такой момент. Не суди его строго, товарищ».

Где-то после третей политинформации я начал догадываться, что Макар вряд ли искренне верит в то, о чём так пламенно говорит. Тогда зачем ему это? Через нас мстит своему прошлому? А почему и нет? И кто они вообще, эти люди в лагере: верующие марксисты, истинные борцы с американским империализмом или беспардонные циники, скрывающие за популярными в Латинской Америке лозунгами какие-то иные цели? Чем больше я общался с Макаром, тем больше склонялся ко второй версии, по крайней мере, в отношении него.

Если я, побившись лбом об отчуждённость со стороны обитателей лагеря, быстро прекратил попытки завязать с кем-то из них отношения, то Светлана проявила большее упорство. И преуспела-таки. Всё произошло на моих глазах. Среди мирного населения лагеря выделялась одна старуха. Бабка была явно не в себе. Часами сидела на одном месте и что-то бормотала под нос. Её, как правило, не трогали. Но как-то раз один боец, из чисто хулиганских побуждений, толкнул старуху подошвой ботинка и захохотал, наблюдая, как та беспомощно возится в пыли. Стоявшая рядом со мной Светлана стрелой бросилась к старухе, помогла ей подняться и стала отряхивать пыль с одежды. Бойцу не понравилось, что у него отобрали игрушку, и он замахнулся на Свету прикладом автомата. Лишь резкий окрик вездесущего Макара остановил продвижение приклада.

Светлана даже не посмотрела на камуфляжника. Бережно поддерживая старуху, она повела её к месту обитания штатских. С тех пор между ней и старухой возникли отношения, которые Макар не счёл нужным пресечь. На каком языке общалась Светлана со старухой, о чём они беседовали, для меня оставалось загадкой. На мой прямой вопрос Света ответила уклончиво, и я решил отвязаться, чтобы не тревожить по пустякам только-только оттаявшую душу.

Нас со Светланой к пленным, по большому счёту, причислить было трудно, но настоящие пленники в лагере были. Где-то на третий день нашего пребывания сюда доставили трёх изрядно потрёпанных «гринго». То, что это американцы, я выудил из обрывков подслушанных разговоров. Их поместили в том самом помещении, куда первоначально определили меня и Свету. В отличие от нас, их не выпустили. У двери постоянно стоит охрана. Более того, окно со стороны улицы занавесили куском ткани. Так что бедолаги сидят, наверное, почти в полной темени.

Вчера несколько бойцов развернули самолёт. Пилот запустил двигатель, разогнал машину и буквально свалился вместе с аппаратом за край уступа. Через некоторое время самолёт вынырнул из пропасти, и, быстро набирая высоту, исчез из виду. Камикадзе, блин!

Мои размышления прервал шум мотора. Самолёт возвращался. Я поднялся с камня и пошёл посмотреть на приземление. Лётчик был точно ас. Шасси коснулись полосы почти сразу за краем уступа. Это позволило остановить самолёт даже дальше от другого края, чем прошлый раз. То, что борт встречал лично Макар, намекало: а не прилетел ли на нём сам Гевара? Я поспешил к Светлане, чтобы поделить новостью.

Гевара оказался ещё одним русскоговорящим марксистом-ленинистом латиноамериканского разлива.

Начался разговор с привычной уже, по общению с Макаром, околореволюционной лабуды. И лишь потом была произнесена фраза, которая заставила меня насторожиться.

— Как вы думаете, товарищ Вяземский, почему для вас мы сохранили свободу передвижения, а американцев держим под стражей?