А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4

Галина пригорюнилась по-бабьи:

«А и тоска от него — закачаешься, — думала она. — Слово-то какое нашел страшное: “безпродолжения”!» — а вслух сказала бодро и скучно: — Брось, Сережа! — и собрала с колен, как хлебные крошки, серебристые лепестки.

Невиданное дерево — краса и гордость летней залы Совета Семи — отцветало. По синеве завечеревших стеклянных стен тающие цветы проносились, как падающие звезды. Вдали вольно и заунывно плыл пароходный гудок мыловаренного завода. У Сергея снова затошнило в голове.

— Борька!

— Я слушаю тебя.

Борис вышел из своего угла, шурша белым хитоном и пощипывая золотистую бородку. За неделю пребывания в «стране чудес» он изменился до неузнаваемости. Дорожный загар слетел с покатого лба и тощих рук после первой ванны. На розовых губах заиграла утонченная вежливость. Голубые глаза за идеально подобранными стеклами пенсне приобрели выражение сдержанной благосклонности. Поправив пенсне, он по-докторски сел против Сережи и легко положил свои бедные пальцы на его смуглый кулак.

— Я люблю вспоминать наше прошлое, — вступил он, — Ташкент, Самарканд, Шахрисябз. Помнишь верблюдов?

Сергей недоверчиво, по-птичьи, покосился на молодого патриция. Борис поощрительно улыбнулся:

— Конечно, ты сильный человек, Сергей, ты будешь вести себя с подобающим мужеством, — и он обратил неторопливо ласковый взгляд в сторону трех сигарных огоньков: — How do you do? Скоро начало?

— Иесс, т. е. да, — лениво отозвался Броунинг.

Уикли устало потянулся. Александр Тимофеевич кряхтя встал с дивана и заходил по комнате.

— Спайки у нас нет, товарищи, вот что плохо. Э-эх! — Белогвардеец с отеческой укоризной покачал головой. — Солидарности не видать. Неправильный подход, товарищи.

— Брось, поручик, — привычно бросила Галина и сразу точно проснулась от огромного стеклянного звона.

Борис, заложив нога за ногу, поправил складки одеяния. Час настал.

Первым явился незнакомый полубог саженного роста. Лицо его, столь же трафаретно прекрасное, как у всех в этой стране, ухитрялось выражать несокрушимое упрямство и капризный ум. Тихо высморкавшись, он занял место на узком краю стола; остальные — инженер Эвгелех, врач Кафарион, философ Курятников, поэт Эммануил Уманский, астроном Боэций и первый ученик философии Додик — разместились по сторонам председателя.

«Закачаешься». — думала Галина, нервно соскребывая с пояса засохшие следы пирожного. Она оглянулась за сочувствием на мужа, но юноша сутуло дремал на диване в районе сигарного дыма и фруктовых объедков.

Когда атмосфера основательно сгустилась, председатель начал:

— Просят не курить.

Окурки были аккуратно потушены.

— Хайре полито, — продолжал председатель. Древнеэллинское приветствие, произнесенное с четким петербургским акцентом, прозвучало остро и интеллигентно. — Радуйтесь, сограждане, это относится и вам, новенькие. — Улыбнувшись глазами своей ласковой остроте и вспыхнув-тему пенсне Бориса, он заговорил более металлическим голосом:

— Речь моя будет именно к вам. Десять дней истекло с тех пор, как судьба республики привела вас в тихую пристань. Бессознательная гордость руководила вами в пути. Разумное смирение стало вашим приютом. Но не в этом дело. Я радуюсь, я неприкрыто радуюсь! Чему я радуюсь?

— спросите вы. Тому, что, узнав вас за десять дней со всех интересующих нас сторон, мы нашли вас достойными вашей судьбы. Почему все религии и доктрины осуждают самоубийство? — он коротко насладился эффектом. — Все религии и доктрины осуждают самоубийство, потому что человек должен сначала заслужить и заработать свой ломоть смерти.

— Сограждане! Что есть посмертное существование? Повечно-жизненная санатория. Свободное развитие наук, искусств, философии, не есть ли оно тот свежий и разреженный горный воздух, который создает климатические курорты? Должен добавить, что истинная свобода только у нас, ибо мы вынуждены быть свободными.

— Наша республика — посмертное существование. Санатория без цели покинуть ее. Наша республика не имеет экономического смысла: правительство без народа, производство без труда, труд без производства, промышленность без вывоза, любовь без воспоминаний!

— В глубокой брезгливости друг к другу и к человечеству мы воспитываем наших детей. Брезгливость создала наши этические нормы. Она же помогла нам победить техническую отсталость. Если наши внуки захотят быть ренегатами и уйти к людям, это их дело.