Георгий Травин - Снайпер

— Выходит, что же сильнее? Бронированная машина с пушкой и пулеметами или винтовка с оптикой? Представь себе: вот два снайпера и один танк. Снайперы сидят в окопчике, а танк движется прямо на них. Спрашивается, раздавит танк снайперов или не раздавит?

— И если нет, то почему? — рассмеялся Волжин. — Неправильно ты вопрос ставишь, не конкретно. Решить такую задачку можно только с учетом ряда дополнительных условий: хорошо ли окопались и замаскировались снайперы? Знают ли они уязвимые места танка? Достаточно ли у них мужества и выдержки? Могут ли они, когда на них идет танк, стрелять с такой же точностью, как в тире? Впрочем, все эти вопросы покрываются одним: какие это снайперы? Если известно, что снайперы советские, то решение может быть только одно: танку — капут.

— А если наоборот: снайперы фашистские, а танк советский?

— Ну, тогда и выйдет наоборот: капут снайперам. Фашисты струсят, руки у них дрожать будут, глаза на лоб полезут от страха… да они не то что в смотровую щель, в танк не попадут! Ну, танк их и проутюжит…

— Что ж, ты думаешь, все у них трусы?

— Конечно, нет! Но все же моральной стойкости немецким солдатам нехватает. Ведь они — оккупанты. А у оккупантов, у захватчиков, ведущих грабительскую войну, не может быть такой стойкости, как у борцов за правое дело… А если бы мы с тобой растерялись или оплошали, то и нас немецкий танк проутюжил бы, — ведь он прямо на нас шел. Винтовочка выручила! И оптика! Без оптического глаза в смотровую щель попасть мудрено.

Волжин любовно погладил рукой ствол своей винтовки и сказал:

— Много ей еще работы будет, пока победу завоюем!

— Да, у нас война еще впереди. До Берлина-то не очень близко. — Пересветов сощурил глаза и заговорил насмешливо-сочувственным баском:

— А вот как ты мамаше про эти танки напишешь, Вася? Мудрено! Хочешь, я тебе помогу? Пиши так. В один прекрасный день мы встретились с очень большим заграничным механизмом, который едва не задавил нас. К счастью, мы успели отремонтировать его…

— Опоздал ты со своим советом! — сказал Волжин, смеясь. — На вот, прочти! — он достал из сумки аккуратно сложенную бумажку, исписанную крупным, четким почерком, каким пишут учительницы русского языка. Писала мать Волжина — Наталья Николаевна, и в письме были такие строки:

«Уничтожай беспощадно бездушные гитлеровские «механизмы», сынок! Я — слабая женщина и не могла бы убить и мышь, но к этим извергам у меня нет жалости. И я рада, я счастлива тем, что хоть сама и не могу уничтожить физически ни одного врага, но сумела вырастить сына — истребителя врагов. Я давно уже все поняла. Могла ли я поверить, что ты «окопался» в тылу и радуешься этому? Конечно, нет… Когда мне приходилось особенно трудно, я думала, что тебе еще труднее, и эта мысль поддерживала меня. Я знала, что сын мой — герой, и это помогало мне переносить все тяготы военного времени.

Истребляй фашистов! Благословляю тебя на это святое дело. Пусть растут твой боевой счет и боевая слава. Сообщи, сколько уничтоженных гитлеровцев на твоем счету, чтобы я могла еще больше гордиться тобой. Жаль, что твой отец не дожил до этих дней. Он тоже был храбрый человек. Ты в него…»

— Ну, что скажешь, Ваня? — Волжин смотрел на друга сияющими глазами.

— Скажу, что на этот раз снайпер Волжин промахнулся. А мамаша его проявила снайперскую проницательность и мужество. Хитрая маскировка ее не провела. Она и без оптики все разглядела и бьет точно в цель. Молодец мама! С такой мамой не пропадешь. В общем, родители наши — на высоте, нас не конфузят.

Пересветов тоже достал письмо:

— Гляди, как батька мой изъясняется. Вот он пишет тут: «Бей, сынку, изничтожай бисовых гадов!» Здорово закручено, а? И сам обещает немало — пишет вот: «На каждую единицу твоего боевого счета обязуюсь ответить процентом перевыполнения нормы».

— Трудно придется старику!

— Ничего, выдержит. Порода наша крепкая.

— Какая же ваша порода — особенная?

— Не особенная, а обыкновенная — советская. А что может быть сильней советского человека?

— Это точно!.. А как же мне, Ваня, ответить на вопрос матери, сколько я уничтожил фашистов? До «аппендицита» у меня в книжке записано было их сто пятьдесят шесть. А на «аппендиците» никакого учета не велось…

— Какой там учет! — усмехнулся Пересветов, не без удовольствия вспоминая жаркое и славное дело и радуясь, что не опоздал тогда — Я в тот день почти два подсумка патронов опорожнил — вот и посчитай, сколько фашистов перестрелял… Да разве в счете главное? Главное в том, что мы тоже сделали кое-что для победы, которая, думается, уже не за горами.