Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа

– Я?

– А кто еще? Малыш Крис будет недоволен, но платит не он. Эти люди все время выкупают друг друга и поэтому остаются живы – все решают деньги. Немного заработать – это не преступление. Я уж думал, что ты решил схитрить – думал: «Гриманд учится», – пока ты не спросил, где муж.

– Где же он?

– Позволь задать вопрос, который от меня услышишь нечасто: почему ты о нем спрашиваешь?

Гриманд не мог сказать ему правду. Он лихорадочно искал ответ.

– И там, где нет людей, старайся быть человеком, – вырвалось у него вдруг.

Впервые за многие годы знакомства король Кокейна увидел удивление в глазах Поля. Он думал, что этот человек не способен удивляться, что он может только изображать удивление, но, оказывается, ошибался.

– Ты не мог раскопать этот перл мудрости во Дворах, – уверенно заявил Папа. – Это она, правда? Карла?

Он посмотрел на своих телохранителей. Те стояли с видом крестьян, слушающих греческих философов. Но Поль все равно наклонился вперед, что стоило ему немалых усилий, и заговорил тихим голосом:

– Как ты сказал, игра подходит к концу. Наемные убийцы отправились на охоту еще до полудня. Они сидят в засаде, в церкви Сен-Сесиль на Рю-дю-Тампль.

Гриманд кивнул. Рю-дю-Тампль, как и было предсказано.

Anima Mundi сулила кое-что еще.

– Суд, Огонь и Смерть, – пробормотал он.

– Похоже, твоя маман все еще гадает на картах, – догадался его собеседник.

– Почему они уверены, что Тангейзер туда придет? – не отвечая ему, спросил Младенец.

– Рыцарь считает, что найдет там свою жену. В гробу.

Гриманд заморгал. Значит, Матиас думает, что Карла мертва. Предводитель воров вспомнил ужасы, которые они оставили после себя в особняке д’Обре, и все понял. Мысль о том, чтобы увидеть Карлу оскверненной, должна была переворачивать душу ее мужа. Какой мужчина согласится смотреть на такое? Наверное, и Матиас не стал рассматривать тела, но поверил, что его жена среди них… Гриманд повернулся к выходу.

– Что случилось с моим могучим Инфантом? – удивился Поль.

Его посетитель пошел к двери. В спину ему неслись все вопросы хозяина таверны:

– Ненависть? Власть? Жадность? Что ж, почему бы и нет? Но любовь?..

Толчком ноги распахнув дверь, Гриманд вышел на улицу. Дождь прекратился.

Небо на востоке было темно-серым, цвета пушечной бронзы, а на западе красным, будто адское пламя. День проклятия подходил к концу. Скоро взойдет полная луна, и начнется ночь проклятия. Псы жаждут крови Карлы. Он тревожился за нее, а не за какого-то чертова рыцаря.

Однако Гриманд колебался.

Они не могут захватить Кокейн. Никто еще даже не пытался это сделать. Защитой этому месту служило само имя. У него еще есть время. А Карла разложила карты и бросила жребий.

Гриманд повернул на восток, навстречу суду.

В городе, жизнь и процветание которого зависели от бесконечного потока мяса, свежей крови и потрохов, мясники были самыми богатыми и гордыми людьми в Ле-Але. И совершенно естественно, что они построили самую роскошную церковь в округе – во славу Господа и свою собственную. Башня Сен-Жак-де-ла-Бушери поднялась выше любого здания в Вилле и даже выше, как любили подчеркивать жители, колоколен собора Нотр-Дам. А шпиль – разве это не копье, воткнутое в крышу? Внутреннее убранство церкви было таким же великолепным, но Кристьен Пикар был слишком занят, чтобы наслаждаться окружающей красотой.

Он сидел в мокрой одежде на самой дальней скамье вместе с Тифани и Пепином, хотя и на некотором расстоянии от них. Для похода в церковь Тифани принарядилась, к слову сказать, как провинциальная проститутка. Щиколотки Пепина были связаны запасной тетивой, чтобы предотвратить побег. Шнурок выглядел хлипким, но сержанты клялись, что его не порвет даже бык. Позади них в притворе, где использование дубинки не посчитали бы святотатством, стоял сержант Баро, суровый и седой нормандец, доверенное лицо Ле Телье.

Передние скамьи занимали члены милицейских отрядов: их было несколько десятков. За ними у алтаря преклонил колено Доминик Ле Телье – он был босиком. Вместе с ним молились видные «пилигримы», в том числе капитаны милиции Томас Крюс и Бернар Гарнье. Они посвящали совершенные в этот день зверства Богу, который их на это благословил. Головы капитанов украшали венки из цветов. Нарукавные повязки из красных и белых лент символизировали их девиз: «Один хлеб, одно тело». Окровавленное оружие было сложено у их ног на каменных плитах пола. «Пилигримы» постились весь день, потом исповедались и получили отпущение грехов. Они очистились. Получили святое причастие, которое так ненавидят протестанты. А теперь, с еще большим, чем обычно, благоговением, готовились к службе.