Герберт Уэллс: Глазастый Джимми — бог

Он замолчал.

— Ведь я поднял его! — сказал он опять. — Вот настолько! Сорок тысяч фунтов чистым золотом! Золотом! От радости я так заорал в своем шлеме нечто вроде „ура“, что у меня в ушах зазвенело. Однако, я чертовски устал и одурел в конце-концов; вероятно, я пробыл внизу минут двадцать пять, а то и больше; для первого раза достаточно. Я опять стал подниматься из каюты по лестнице; когда мои глаза находились на уровне палубы, громадный рак сделал от меня такой истерический прыжок в сторону, что я даже испугался.

Стоя опять на палубе, я закрыл винт за шлемом, чтобы набравшийся воздух поднял меня обратно наверх. Там я слышал какие-то глухие удары, как будто воду волновали рулем. Но я вовсе не глядел туда. Я думал, что это подают мне сигнал для подъема.

Вдруг мимо меня пронеслось что-то тяжелое и дрожа застряло в половицах палубы. Я всмотрелся и узнал длинный нож, который часто видел в руке младшего Сандерса. Я подумал, что он уронил его, и изрядно выругал этого парня, — ведь он мог меня весьма серьезно поранить. В это время начинаю подниматься кверху и почти уже достиг верхушки мачты „Океанского Пионера“, как вдруг — бумс! Я на что-то наткнулся; это „что-то“ спустилось ниже, и о мой шлем спереди ударился сапог. Над моей головой шевелилось и боролось что-то тяжелое и, не будь сапога, я принял бы это за какое-нибудь большое животное. Но ведь оно сапог не носит. Все это, конечно, длилось одно лишь мгновение. Тут я снова почувствовал, что опускаюсь, а когда вытянул руки, чтобы сохранить равновесие, то тяжесть перекатилась через меня и нырнула вглубь. Тогда я начал опять подниматься.

Он сделал паузу.

— Через какое-то черное голое плечо я увидел лицо младшего Сандерса. В самой середине его глотки торчала стрела и точно бледные красные клубы дыма струились в воде из его рта и шеи. Оба погружались, в судорожном обхвате, — они уже слишком далеко зашли, чтобы выпустить друг друга. Мгновение спустя шлем мой так треснулся о дно лодки с неграми, что едва не лопнул. Да, то были негры! Две полных каноэ!

Это были лишь секунды, должен вам сказать! Через борт свалился Олвейз, продырявленный тремя стрелами. В воде около меня трепыхались ноги трех-четырех чернокожих. Многого я увидеть не мог, но зато ясно понял, что все было кончено! Как безумный завертел я своим винтом и в водовороте отпрянул в сторону, вслед за этим несчастным парнем, Олвейзом. Я весь был одно смятение и ужас, проскользнул мимо все еще боровшихся и теперь опять поднявшихся вверх чернокожего и младшего Сандерса. В ту же минуту я вновь очутился на палубе „Океанского Пионера“.

— Силы небесные! — думаю я. — Это называется влопаться. Чернокожие! Сначала мне представлялось только два пути, задохнуться здесь, внизу, или быть порешенным там, наверху. Сколько воздуху у меня еще оставалось, я в точности не знал, но чувство у меня было такое, что долго я выдержать не могу. Мне было душно, голова кружилась независимо от тисков, в которых я торчал. О мерзких туземцах — этих проклятых папуасах — мы вообще ничего не думали! Вылезать мне на этом месте не имело смысла. Но что-нибудь да надо же было предпринять. И вот, под влиянием момента, я перелез через перила судна прямо в водоросли, стараясь убраться отсюда возможно скорее. Еще один раз я приостановился, встал на колени, с усилием повернул свою голову в шлеме в сторону и взглянул наверх. Там царил совсем особенный зелено-голубой свет, а те две каноэ и лодка плыли в виде какой-то истерзанной Н. Мне стало прямо тошно от этого вида; я знал, что значит качание и верчение этих троих…

Мне кажется, ужаснее этих десяти минут я за всю жизнь ничего не переживал. В темноте я то и дело спотыкался… Ужасная тяжесть, как будто я в песок зарыт… От испуга совсем больной… И как только я вдыхая воздух, то ничего — креме запаха рома и резины. Только немного погодя я заметил, что лезу на довольно крутой откос. Еще раз я повернул голову, чтобы посмотреть, что сталось с каноэ и с лодкой. Когда же голова моя находилась всего на какой-нибудь один фут от поверхности, я остановился и попробовал выбрать направление, но, конечно, кроме отсвечивающего дна я ничего не разглядел. Тут я высунул голову — точно сквозь зеркало… Теперь моим глазам представился плоский берег с лесом невдалеке. Я оглянулся: бриг и чернокожие находились за вздыбившейся кучей лавы. Как самый последний дурень, я задумал удрать в лес. Шлема я не снял, а только открыл одно из окошечек и вылез из воды. Как легко и вкусно дышалось! Вы и представить себе не можете!