Людмила Файер - Файерфокс – Огненный лис

Нас осталось всего трое: я, брат – Мау и сестренка Мяу. У мамы от голода впали бока, ребра выперли наружу, шесть свалялась и перестала блестеть. Силы покидали ее. Молоко уже не брызгало из ее бугорков, мы с трудом высасывали редкие капли. И хоть нас осталось совсем мало, еды нам катастрофически не хватало. Ма больше не могла плакать, потому, что слезы в ее глазах тоже высохли. Она боялась оставить нас даже на минуту, чтобы пойти поохотиться. Мать отдала Радуге больше половины своих детей. Она не могла себе позволить потерять оставшихся.

Когда молока стало так мало, что мы начали плакать от голода, Ма все-таки решила рискнуть и отправиться на охоту. Выбора ни у нее, ни у нас не было. Она спрятала нас в убежище, нежно вылизала мордочку каждого из троих оставшихся и тихо, на подламывающихся от слабости лапах потрусила искать хоть какую-то добычу. Мы для лучшего удержания тепла сгрУдились в уже совсем маленькую кучку и долго не могли заснуть, прислушиваясь к лесным ночным шорохам. Мы прошли большую школу потерь, получили страшные жизненные уроки, многое осознали и практически всего начали опасаться. Мы поняли, что безоблачное, безмятежное детство прошло, и нам придется учиться науке сурового выживания в любых условиях. Что мы должны держаться вместе, что бы не происходило и защищать друг друга изо всех сил. И этому всему нас научит наша Ма – маленькая, хрупкая на вид, но сильная духом самочка, стойко переносящая беды и лишения, наша защита и опора.

Расстались на заре,

И лунный лик холодным

Показался. С этих пор

Нет для меня печальнее -

Рассвета…

(Мибу-но Тадаминэ)

…Мама вернулась под утро, усталая, но сытая. Было лето, еды вокруг бегало много, только успевай ловить. Ее живот выглядел приятно округлым. Мордочка была испачкана чьей-то кровью. Мама плюхнулась рядом с нами, подставив под наши сонные мордочки свои набухшие бугорки, из которых опять начало сочиться молоко, и начала тщательно умываться, смывая следы удачной охоты.

Мы, мгновенно продрав глаза, бросились к заветному лакомству. За прошедшие три дня, постоянно недоедая, мы заметно оголодали и отощали, поэтому не имея возможности терпеть, пока мама приведет себя в порядок, быстро присосались к ее бугоркам, не обращая внимания на то, что они были испачканы болотной тиной.

– Вы мои хорошие, – мурчала нежно Ма, – ешьте, ешьте, все будет хорошо… Намаялись, сердешные, наголодались… Страшно, наверное, ночью было… Ну ничего, теперь я с вами, я здесь, я так вас люблю, мои крошки, мои малыши…

Мы ели, ели, ели… И никак не могли насытиться. Теперь на каждого приходилось больше, чем по два бугорка. Это было настоящим счастьем. Тот, кто не голодал, никогда не поймет этой сытой радости…

Ма незаметно уснула под наше громкое чавканье. Ей был необходим отдых, а нам игра. Мы выспались и наши молодые тела, подкрепленные пищей, требовали движения. Мы не умели долго огорчаться или скучать. Мы жили одним днем и никогда не думали, что будет с нами завтра. Ведь у нас была наша Ма, это было ее заботой.

Мау и Мяу родились похожими на мать – серыми и полосатыми. У Мау кончик хвоста был черным и такими же черными были подушечки его лап. Сестренка Мяу отличалась от него. Ее кончик хвоста был белым и белоснежные носочки на лапах и нежно-розовые подушечки выдавали в ней девочку. Ее мордочка была остренькой и изящной с бледно-розовым носиком, вокруг которого белело небольшое пятнышко в виде опрокинутого сердечка. Пушистые усики и реснички, маленькие, розовые на просвет ушки, глаза цвета неба в жаркий полдень… Она казалась мне редкой красавицей.

У брата Мау челюсть была потяжелее, темные полоски на спине и боках поярче, белый "галстучек" окаймлял его шею и спускался на грудь. Крупные остроконечные ушки с густой пушистостью внутри всегда были настороже. Круглые, как у совенка, глаза цвета грозового неба смотрели пытливо и внимательно на все, что происходило вокруг. Он вообще никогда не расслаблялся настолько, чтобы его можно было застать врасплох.

Мяу напротив, была беспечна и любила подурачиться. Мечтательница и егоза, она любила пококетничать даже перед нами. Часто она садилась перед каким-нибудь ярким цветком, втыкала туда свой розовый носик и замирала так, ожидая, что к ней кто-то из нас подойдет и спросит, а что это она там вынюхивает?..

Мяу любила внимание. И никогда не отвечала на вопросы сразу. Минут пять она еще сидела с носом, уткнутым в цветок, и совершенно нас игнорировала. Лишь когда нам надоедало дожидаться ее ответа, и мы начинали в нетерпении ходить вокруг и спрашивать снова и снова, она соизволяла повернуться к нам, и царственно возведя очи горЕ, мурлыкнуть: "Ах, это опять вы? До чего надоели…"