Людмила Файер - Файерфокс – Огненный лис

– Почему ты не говоришь, как было на самом деле, Миу-миу? – спросил меня брат. – Расскажи маме, что это ты вызвал Солнечного кота и попросил прекратить ледяной дождь!

– Да, Миу-миу, расскажи сам! – поддакнула Мяу.

– Неужели это правда? – спросила мама, недоверчиво гладя мне в глаза. – Ты смог докричаться до своего великого отца? Неужели это правда, мой родной?

Я хитро посмотрел на маму и улыбнулся.

–Да, это так, – тихо ответил я. – Я пел отцу "песню отчаяния" и исполнял "танец смерти". Я не знал, что он услышит меня и поможет, но видимо я и вправду его сын. Он услышал мой крик и проснулся. Тогда я понял, что он помнит обо мне и любит. И тебя помнит, Ма! – добавил я тихо, заглянув в повлажневшие, большие и бездонные, как темное ночное небо, глаза матери. – Он тебя помнит и любит… – прошептал я еще тише, чтобы могла услышать только она.

Ма гордо запрокинула голову, сузила глаза и устремила немигающий мечтательный взор куда-то так далеко, что никому из живых не найти туда дорогу.

…Мы, согревшиеся едой, счастливые ее возвращением и ее удачной охотой, окрыленные произошедшими событиями, тихо уснули с верой в хорошее "завтра".

Мне снился мой отец, Огненный Кот, восседающий рядом с моей матерью на белоснежном облаке, которое гнал по небу резвый ветерок. Отец распушил свои сияющие усы и мотал хвостом, подгоняя летящее облако, а мама, серенькая незаметная мама, уткнулась носиком в его рыжую шерсть и громко мурчала "песню любви", старую, как мир и бесконечную, как вселенная…

Сказала: «Уже рассвет!"

Покинув меня, исчезла.

Не отыщешь следа.

Считанные мгновенья

Гостит на заре белый снег.

(Фудзивара-но Садаиэ)

…Наступило время "белых мух забвения". Так мама называла то белое, похожее на пух летних желтых цветов, которые заполоняли лесные поляны, раскрывая свои яркие солнечные глаза на рассвете и закрывая их на закате. Через какое-то время их золотые шапки превращались в белые и пушистые, напоминающие крошечных облачных мышей, гонимых Солнечным котом по бескрайним голубым просторам. Эти легкие пуховые головки так же гнал по земле легкий ветерок, разрывая в клочья и сбивая из них невесомые перинки, в которые мы любили тыкаться носами, а потом чихать от пробившейся в ноздрю пушинки. Это было очень весело напрыгивать на скопления пуха и смотреть, как они разлетаются в разные стороны и оседают на нашей шерсти. Мы сами становились в итоге похожи на маленьких пушистых ангелов Радуги.

"Белые мухи забвения" только на вид напоминали летние теплые, напоенные горячим солнцем пушинки. Они не грели ни наши тела, ни носы, были холодными, пахли свежестью и оставляли мокрую каплю, растаяв на носу. Они тихо кружились, постепенно засыпая потемневшую траву и хвою, земля высветлялась и ночи становились не такими темными, как в предзимье. В мертвенном свете, изливаемом Лунной Кошкой, "белые мухи" , упавшие на землю, сияли и переливались, словно она специально расстелила для своего поклонника Огненного Кота мягкое драгоценное покрывало, приглашая его к любовным играм. На самом деле это был обман. Лунная Кошка оставалась холодной и безразличной к раскаленному, страстному поклоннику, и ее снежное покрывало было просто белым саваном смерти, под которым она заботливо прятала ушедших по "дороге предков" животных…

Мы жили в заброшенной лисьей норе. Она была достаточно просторной для нашего небольшого семейства. Единственное, что ужасно раздражало, это невыносимый запах псины, пропитавший подстилку из сухой травы и впитавшийся, казалось, в сами земляные стены жилища. Но выбора не было и мы терпели эту вонь. Собственно что нам оставалось? Либо жить в норе, либо замерзнуть насмерть на поверхности. Время "белых мух" пришло недавно, добыча, нагулявшая за лето и сытную осень жир, пока что регулярно попадалась. На белом покрывале, расстеленном Лунной Кошкой по утрам были видны следы различных животных, обитающих в нашем лесу. В снегопад их быстро скрывал новый слой "мух", а в хорошую погоду каждое наше утро начиналось с урока следопыта. Ма показывала нам очередной незнакомый след и рассказывала какое животное могло его оставить. Мы с Мау слушали очень внимательно, боясь пропустить хоть слово. Мяу же всегда была в мечтательном настроении и даже не пыталась вслушиваться. Ей эта тема была не интересна.

Мяу любила мечтать. Она часто застывала с широко раскрытыми глазами, глядя в никуда. Я подходил к ней и пытался смотреть в ту же точку, что и она, но ничего не видел особенного, кроме знакомого каждодневного пейзажа.