Виктор Соснин - Охота без выстрела

И вновь за лосятиной заговариваем о мишке. Да, жалко, что не взять. Ну да бог с ним, пусть пока дрыхнет. А вот сохатого-то хотелось бы…

Уже к вечеру мы все-таки напали на свежий лосиный след. Кромка леса выгибалась полуподковой, и мы решили выйти к осиннику напрямик. И почти напротив себя увидели вдруг лесного красавца. Сохатый стоял на бугре, спокойно разглядывал нас. Но расстояние довольно большое. Тогда мы пошли, как ни в чем не бывало, разговаривая. И лишь шагов за сто пятьдесят я двинулся один. Ребята пропустили меня вперед, а сами взяли ружья наизготовку. На всякий случай, хотя время гона, когда сохатые бывают особенно агрессивны, прошло. Так вот и шел я под конвоем моих «телохранителей». Пройду шагов десять — два кадра. И снова, и снова.

Но, как на зло, и лось хорошо позирует, и голову повернул, развесив по бокам рога, только чувствую: нет хорошего кадра. Сохатый стоит на темном фоне дальнего-дальнего леса. Телевик обязательно приблизит фон. Вот если бы еще метров на двадцать-тридцать… Может, тогда бы лось оказался на фоне неба. Оглядываюсь назад. Ребята больше не могут идти за мной. Это уже слишком подозрительно. Павел и Володя дают мне знак: иди, не бойся. В крайнем случае — падай, как уговаривались, чтобы можно было стрелять.

Двигаюсь вперед, и в это время Павел начинает громко звать лося:

— Ко-о-о-ть… Ко-о-о-ть… Ко-о-о-ть…

Тот задерживается на бугре еще несколько минут, и я успеваю подойти к нему на самый верный «выстрел». Но вот кверху летит фонтан снежных брызг, и я присаживаюсь, совершенно обессиленный.

— Не ешь только снег, — советуют ребята.

Я опоражниваю флягу с остатками чая. Теперь бы дойти до избушки…

Слова звучат как-то неотчетливо, словно говорятся в большую пустую бочку. Фитиль л, ампы то расплывается в большой оранжевый круг, то вдруг гаснет и живет только точкой, как на телеэкране. Я понимаю, что ребята пошли за дровами, и не могу встать… Потом я лечу что есть духу под горку. Не то на лыжах, не то на санях… Падаю, кувыркаясь, к подножию… Чей-то «бубухающий» смех и толчок:

— Вставай!

Открываю глаза: лежу в избушке на нарах, «буржуйка» снова малиновая, из котелка — ароматный парок, сгружены вместе алюминиевые кружки. Сонно тыкаюсь в котелок ложкой, клюю, словно воробей, опоражниваю кружку и… вновь лечу во весь дух под горку. Не то на лыжах, не то в санях. И вновь едва прихожу в себя от толчка в бок:

— Вставай…

Тускло-тускло горит керосиновая лампа. Ни Павла, ни Володи в избушке нет. Вадим стоит возле меня с зажатой в руках одностволкой.

— Что случилось?

— Кто-то ходил возле избушки…

Мы оба косимся на дверь, которая вот — рукой достать. За трехсантиметровыми досками — ночная темень, лес. Кто-то ходит возле избушки… Слух словно проникает сквозь бревенчатые стены. Но ничего не слышно, кроме ветра в трубе. Потом раздается подобие голосов. Оно движется вокруг избы, и только сейчас становится понятно: парни ищут следы. Мы выглядываем в темноту. Кружок света то замирает на месте, то вытягивается длинным яйцом. Вот луч скользит по стволам берез. Обледеневшие ветки начинают светиться множеством точек, словно чьи-то горящие глаза уставились на тебя из темноты.

Ребята возвращаются. Долго спорят о свежести следов. Потом снова выходят, вновь шарят фонариком. Да, возле самого домика прошли три лося. Один из них даже стоял возле двери и потом перемахнул через полутораметровую загородку из жердей…

На четвертую ночь мы покидали лесную избушку. Отснял я около восьми пленок и еще больший азарт овладел мной. Не терпелось проявить их все разом. Ковш Большой Медведицы как-то опрокинулся набок. Он льет на землю холодный, вязкий холод. Где-то под этими же звездами видит летние сны и «наш» Михаил Потапыч. Все эти дни мы ожидали встречи с ним и, мне кажется, случись она — дело бы кончилось не только снимком на память.

Но, к его счастью, все обошлось. Какая-то одна из этих мерцающих звезд оказалась его звездой-хранилицей…

Случается иногда: что-то вдруг затоскуется в постоянной суете города. Как-то незаметно для себя достаешь старый затасканный блокнот. От скупых его строчек вдруг пахнёт дымом костра. Перелистнешь лист, и хрустнет он вдруг упругим морозным снегом. А вчера еще получил от Петровича письмо, полное загадок, как и сам он: