Виктор Соснин - Охота без выстрела

С досадой и удовольствием затягивались первой за все это время папиросой из только что начатой пачки. Потом прошлись по следам.

— Не уйдет. Близ где-то ляжет дрыхнуть… Возьмем по снегу, — вынесли приговор…

Я приехал в Очер с тайной надеждой выкроить время от командировки и уговорить кого-нибудь из здешних охотников побродить в лесу. Зашел в магазин. В нем за тонкой перегородкой, в небольшой комнатке с письменным столом у окна и широкими лавками вдоль стены, помещается правление районного общества охотников. И, как это повелось, в комнате собралось народу больше, чем в магазине.

Рассказывали самые вероятные (боюсь обидеть охотников, прибавив впереди «не») охотничьи были: и как однажды заяц, спасаясь от своры гончих, шмыгнул стоящему на номере охотнику прямо под коленки и тот, падая, нажал случайно на спуск, убил свою лучшую пегую. И… Однако история с медведем была подкреплена снимком задранного лося, и я употребил все свое красноречие, чтобы уговорить охотников рискнуть. Они с интересом прикладывались к моему фоторужью, любопытствовали, на сколько оно берет.

— Ладно, идем… Только одежда — самая теплая, харч — по зимней норме.

Трудно придумать вид экзотичнее, чем наш. В автобусе, в котором мы ехали, мы постоянно чувствовали на себе недоуменные взгляды: и куда это понесла нелегкая чудаков в такую темень.

Посреди дороги автобус остановился и долго еще стоял, провожая, пока декабрьская ночь не растворила нас окончательно.

Не берусь, описывать ощущения, пережитые в этой ходьбе по лесу. Скажу только, что после света автобуса деревья кажутся сплошной темной стеной и только верхушки елей перегородили частоколом чуть матовое морозное небо. Луна скачет сквозь этот забор в такт твоему шагу, и какая-то непривычно тревожная тишина стоит вокруг.

Не хочется говорить, но так и подпирает кашлянуть, чтобы хоть как-то сориентировать себя в этом мире. Я Держусь вместе с самым молодым из нас — Вадимом. Неуверенное чувство новичков объединяет нас, и мы едва поспеваем за Володей и Павлом. Снегу еще немного, поэтому идем без лыж. Идти тяжело, но дышится удивительно свободно. И когда мы, наконец, остановились на поляне — легкий белый парок вылетает изо рта. Луна фонарем висит над головой, и в ее ярко-зеленом свете нереальным кажется забор из жердей и темный силуэт избушки.

И хотя по строгому негласному таежному уговору в ней есть все — охапка дров, спички, хлеб, соль, курево, — идем заготовлять дрова. Зимняя ночь длинна.

Я еще в детстве, когда жил в деревне, несколько раз встречался в лесу с волками. Однажды с ружьем в руках остолбенел и не знал, что делать, когда на дороге, на моем пути, увидел среди бела дня двух волков. Один из них лежал спиной ко мне, второй стоял, внимательно рассматривая человека. Бежать… Я знал, что даже дворняга в таких случаях становится львом. Ружье… О нем я вспомнил, когда серые нехотя поднялись и шагом подались в лес.

Редкими стали такие встречи. Извели люди разбойников. Да и они поняли, что значит встреча с человеком, в руках которого подобие палки издает леденящие кровь звуки.

И почитай теперь за счастье услышать в лунную зимнюю ночь печальную, протяжную — песню вымирающего племени. А мы слышали в эту ночь вой волков. Он точь-в-точь похож на завывание ветра в трубе, только чуть приглушен расстоянием. Так и кажется: сидит бедняга посреди поляны, залитой холодным светом, вытянул морду к небу, к спелым, аппетитно мигающим звездам и такому соблазнительному караваю-луне… Как-то грустно становится на душе: такой огромный мир, сплошь занесенный снегом, и ничего вокруг, чем бы поживиться. Надежда только на собственные ноги, на дурака-зеваку…

Руки, ноги — все тело размякло от ставшей малиновой «буржуйки». В избушке к запахам воска и меда прибавился еще и смородиновый. Аромат заваренного ветками ягодника чая плавает по избе. От третьей обжигающей кружки пот бежит за шиворот, и даже не верится, что за этой вот бревенчатой стеной стоит декабрь, зима и кто-то в этой морозной пустынности воет протяжно и жалобно, не то с голоду, не то с тоски. Стены избы обиты газетами десятилетней давности, и заголовки на пожелтевших листах еще сильней дополняют чувство безвременья: будто время давно остановилось.