Жозеф Рони-старший - Обезьяны

Когда обезьяна смотрела вниз на эти бледные застывшие лица с широко раскрытыми глазами и ртами, из которых неслась целая буря криков, вся фигура обезьяны выражала крайнее негодование и намерение обороняться.

С высоты каменной громады над гулом толпы тогда вдруг еще пронесся крик — резкий, жалобный плач ребенка. Он был жив. Толпа ответила громкими восклицаниями. Минта, протянув свою темную лапку, погладила мальчика. Плач тотчас замолк.

— Сойдите! Сойдите! — раздались голоса из толпы, обращенные к солдату.

Сделалось очевидно, что спасти ребенка таким образом невозможно. Ревнивое испуганное животное стало бы бороться за свое сокровище или стало бы, по обезьяньей привычке, подбрасывать высоко в воздух то, что держало в объятиях.

— Она, должно быть, голодна, и пить ей тоже, вероятно, хочется, — заметил кто-то. — Попытаться соблазнить ее едой?

В одну минуту на крыше высочайшего дома, ближе всего подходившего к ферме, собралась целая выставка апельсинов, орехов, пирогов, молока в чашках. Несколько мужчин и мальчиков звали и старались соблазнить лакомствами Минту, но она сидела неподвижно, с серьезным лицом, только глаза ее с испугом были устремлены на далеко катившиеся внизу волны Ист-Ривера. Обезьяне, казалось, не было дела до всего, что происходило внизу.

Весь Ист-Энд проснулся. Толпа на набережной и на обоих тротуарах вдоль моста становилась все темнее и все гуще. Трамваи не переставая катились по мосту, и из всех окон высовывались люди. Волнение достигало крайних пределов. Впереди всей темной людской массы виднелись обращенные кверху мертвенно бледные лица Мэрсума и его жены.

Вдруг на соседней крыше появился человек с ружьем в руке и стал наблюдать за обезьяной. Если она хотя на минуту положит ребенка, он намеревался послать ей пулю в сердце.

Толпа в ожидании развязки молчала. Но Минта, прижав к себе ребенка, продолжала сидеть так же неподвижно и безучастно, как прежде. Она не обращала никакого внимания на человека с ружьем.

Но вот над ее головой поплыла в воздухе и засверкала влево от нее своей белоснежной грудью и серыми крыльями чайка.

Минта бросилась за чайкой, положив ребенка на бочок рядом с собой…

Минта начала издавать какие-то звуки, но птица не обращала на них внимания. Это, очевидно, рассердило обезьяну. Она осторожно положила ребенка на бочок рядом с собой и сразу прыгнула вдогонку дерзновенной птице. Чайка взмыла одним взмахом крыльев. Минта на минуту поднялась на задние лапы, и цепь у ее шеи засверкала на солнце.

Раздался резкий, короткий треск. Из поднятого ружья в руках у человека на крыше змеился дымок. Пучок шерсти с плеча Минты полетел по воздуху. Затем послышался раздирающий душу крик. Минта бросилась к ребенку, судорожно прижала к груди и начала няньчить и качать несчастный комочек на головокружительной высоте.

Глаза ее горели, когда она устремила их на человека с ружьем. Однажды, в ранней юности ей пришлось видеть эту сверкающую трубу, когда люди шли по лесу, посылая вперед пламя и гром, и много обезьян тогда упали и уже больше не встали. Минта еще крепче прижала к себе свое сокровище.

По фигурному карнизу фермы медленно поползла темная струйка.

Внезапно толпа загудела и заволновалась: какой-то кудрявый человек с золотым кольцом в ухе употреблял отчаянные усилия, чтобы пробиться вперед.

Он громко кричал что-то по-итальянски и жестикулировал. Скоро все узнали, что это — Прелли, владелец обезьяны, только что вернувшийся от соотечественника, у которого провел остаток ночи. Людские волны расступились перед ним. Прелли, дико блуждая глазами, выбежал на очищенное полицией у подножия фермы открытое местечко, где находились родители ребенка.

— Это ваша обезьяна? — закричала мать, бросаясь к неаполитанцу. — Она украла моего сына!

— Нет, Сара, — поправил ее муж, сдерживая ее. — Обезьяна спасла нашего сына. Не забудь пожара…

— Минта! Минта! — громко вопил Прелли.

Мысль, что он лишится своей милой подруги и сотрудницы, приводила его в такое же отчаяние, как исчезновение ребенка чету Мэрсум. Слезы градом катились по его лицу, поднятому кверху, туда, где виднелись качающийся хвост и черные руки Минты.

— Минта! Минта! — кричал он, маня ее вниз.

Может быть, голос его потерялся в шуме города, — только Минта не пошевельнулась.