Гавриил Колесов - Внук охотника

Мичил летел, не оглядываясь. И далее не понимал, визжит ли по-прежнему в диком страхе или просто захлебывается воздухом, бьющим в широко раскрытый рот. Мыслей никаких — словно кто-то обухом ударил по голове. И все-таки сообразил. Какое-то неведомое чувство подсказало, что еще секунда — и косолапый достанет до его спины… «Как медведь на поворотах» — эти слова, которые повторял дед, ворча на внука, если был недоволен его нерасторопностью, вдруг вспомнились. Мелькнули. И… свалившись с кочки, Мичил отпрянул в сторону.

Как огромный черный мешок пролетел рядом. Еще несколько быстрых семенящих шагов сделал медведь, перевернулся кубарем через голову, встал на дыбы мордой к Мичилу и… дико ревущий, бегущий по кочковатому болоту парень опять почувствовал, что зверь его настигает…

Болтавшиеся на ремне ножны больно били по бедру. И в какое-то мгновение Мичилу вспомнился, словно встал картиною перед глазами, рассказ дедушки о том, как охотятся на медведя эвенки. Мичил будто опять увидел, как над ним пролетает черный мешок…

Выхватив на бегу нож, не увертываясь в сторону, Мичил упал за высокую кочку и, когда голый живот медведя распластался над ним, ударил сильно… Рев оглушил парня. Нож вырвало из рук. Хотел подняться, бежать, но ноги подкашивались. Сил не было. «Разорвет! Конец!» Медведь ревел рядом. Совсем рядом, за спиною. Он словно с кем-то боролся. Он словно забыл про Мичила. А тот, шатаясь, утопая чуть не по горло, брел между кочек. В березнячке, выбравшись на сухой берег, подгоняемый страшным, остервенелым рыком, не то еще доносившимся с болота, не то уже умолкшим, но в ушах все еще гремевшим, он свалился за толстую гнилую валежину. Лежал. Не шевелился. И только теперь понял, что страшных рычаний с болота уже не доносилось.

Медведь при прыжке напоролся на нож. Мичил это определил потом, когда, осторожно выбравшись из укрытия, неслышными робкими шагами вернулся к озеру, где лежал затихший остывающий косолапый. Живот распоролся так сильно, что вывалились потроха. Медведь рвал их, приближая свою гибель. Наверное, попадись в ту минуту Мичил на глаза подыхающему зверю, несдобровать бы парню. Хватило бы еще у медведя сил разделаться с человеком. Но Мичила спасли мохнатые кочки, укрывшие его от медвежьих глаз.

Наступали сумерки. Опять тишина, такая глубокая, что уши казались заткнутыми ватой, воцарилась в тайге. Из болотистой низины потянуло прохладой.

Мичил, успокоившийся и приободрившийся, натаскал большую кучу хвороста, развел костер. Вырезал кусок медвежатины, зажарил. Сытно поужинав, снял шкуру с медведя. Благо, светила луна и можно было заниматься делом даже в стороне от костра. Разделал тушу на большие части. Перетаскал их к озеру и бережно опустил в воду. Много дней голодал он и потому ценил каждый кусок. Воткнул тут же длинную палку — для заметки.

«Если скоро доберусь до людей, можно будет вернуться и взять медвежатину».

Из шкуры выкроил и сшил вместительную удобную суму. Набил ее жареным мясом. Добрая половина ночи ушла на все эти дела. И только где-то перед рассветом, подбросив в костер побольше дров, завернувшись в остатки шкуры, уснул спокойно и глубоко.

Чем далее уходил от болотистой низины, тем все больше в душе поднималась горделивая радость. Надо же! Он, парень, который в комсомоле еще менее года, который, чего уж это скрывать, в последние дни принимался несколько раз плакать, он все-таки вчера не растерялся. Все-таки как настоящий охотник… Нет, недаром он — внук охотника. Недаром кое-чему учился у деда. Без этой учебы, конечно, ему не одолеть бы тайги. Тайга, она тихая-тихая. Будто бы добродушная и безучастная. Но она… В ней на каждом шагу — опасность! И если растерялся — погиб. А не растерялся — она и согреет и накормит.

Сытому, хорошо отоспавшемуся, шагать было легко. И если подсчитать, он отмахал за день порядочное расстояние.

Местность менялась. Пошли сухие долины. Речки в травянистых берегах. Чистенькие, светлые березовые рощи. Все это напоминает родные места, и потому шагалось еще легче.

К вечеру Мичил вышел в долину, особенно просторную и зеленую. Вдоль речки — спокойные, склонившиеся к воде высокие ивы. Островки мелкого кустарника. Поляны… Настоящие, маленькие и большие, круглые и продолговатые, такие, на которых пасутся стада, на которых страдуют, то есть заготовляют сено.

Мичил так обрадовался этим полянам, что не выдержал, побежал.

Травы уже начали блекнуть. С верхушек. Но внизу зеленые и еще сочные. Может быть, здесь их и не косят? Может быть, здесь никогда не бывало ни коров, ни лошадей? Может быть, и нога человека сюда не ступала?