Гавриил Колесов - Внук охотника

Мичил стоял ошеломленный. Значит, все труды и старания впустую? Значит, этот остров, на котором камни, как зубы гигантского хищного зверя, не отпустит? Значит, так тут и оставаться? Струна…

И Мичилу опять вдруг вспомнилось. Струна! Да, настоящая струна, не такая вот мягкая и растягивающаяся, но похожая, на сплетенную из сухожилий.

После зимовки на ферме «Хороший алаас», когда уже собирались переезжать на летник, сосед Иннокентий принялся готовить етю́ — веревку, которой увязывают кладь в санях. Из шкуры быка, перед этим несколько дней намокавшей, выкроил длинную полосу и натянул ее между двух столбов. Уже через день под ветром и солнцем сырая кожа стала тугой, как тетива самострела, и звонкой, как струна. Мичил, балуясь, бил по ней палкой, струна звенела, а палка отскакивала, чуть не вырываясь из рук.

«Надо обождать. Если не пойдет дождь, если ночь будет такой, как прошлая, и день, как сегодняшний, то к вечеру… Только завтра к вечеру!.. Но до завтрашнего вечера надо ждать».

Чудилось: из холодной тихой воды появляется голова, заросшая жиденькими волосами; остекленевшие глаза смотрят неподвижно и тупо. Вот уже все тело, окоченевше-вытянутое, негнущееся, поднялось над водой, вздымается рука. «Возьми!.. Почему покинул? Возьми!..» — скрипуче-кашляющий голос Николая, рыдания. И все ближе, ближе костлявая мертвенно холодная рука.

Мичил вскочил. Его трясло. Не от испуга, но от пронизывавшего до костей холода. Светила луна. Речка, вверх от водопада, опять как в чешуе золотого сказочного карася. Брызги, взлетающие над темными, поглотившими речку расщелинами, как мелкие сверкающие осколки льда из-под пешни. Грохот. Только что было тихо. И в этой тишине, поднявшись из воды, жалобно, со стоном, молил Николай…

«Если я не высплюсь, не отдохну, откуда возьмутся силы, чтобы на руках перебраться по веревке над водопадом?… Спать. Спать…»

«Вот я тебе говорил… Разве я тебе не говорил? От ориентира к ориентиру. С пути не сбиваться. Ни на шаг не отклоняться. Разве не говорил?» Владимир Лукич необычайно строг. И лицо у него совсем не похоже на людей, которые в учебнике истории. У него бакенбарды. А у этого — борода! Это же борода Поликарпа! Поликарп наклоняется… Мичил опять вскочил.

Тоскливо всматриваясь в даль, где под луной, как в чешуе сказочного карася, светилась речка, по которой сюда с Николаем они приплыли, он стал раздумывать.

Спать сейчас не удастся. От холода всего трясет, и в голову лезут кошмары. Даже видел брата, который целится из снайперской винтовки. Дедушка с бабушкой приходили и плакали. Спать нужно будет днем. Из кожи, которая еще осталась, сделать как бы навес. От солнца. И в тени спать. А сейчас нужно… Хотел заставить себя есть. Но сырая мездра показалась такой отвратительной, что чуть не стошнило…

Утром уснул. И под «навесом», прикрывавшим голову и грудь, так сладко, так крепко спалось, что посвежевший, сильный и с аппетитом, которому бы позавидовал голодный волк, проснулся, когда солнце готово было уйти за западные вершины.

Поел неторопливо и плотно. Напился. Посмотрел на дерево, которое очень сильно наклонилось над потоком — его вытягивала из расщелины просохшая кожаная веревка. Поплевал на ладони.

«Ну, будь что будет. Больше ждать нечего. Если еще просидеть здесь сутки, в руках и ногах не останется силы. Вперед!..»

Взялся за тугую, вздрагивающую и словно рвущуюся из рук кожаную струну. Повис и, когда она, как пружина, сначала опустила, а потом кинула вверх, взбросил ноги, зацепился ими.

Перед глазами бездонное синее небо. Холодная тень падает на лицо, словно говорит: «Берег близко. Давай! Давай!» Водопад… В последние часы совсем будто и не слышал его. Грохочет он, кипит, а позабыл про него — и не слышишь. А сейчас его гул, страшный и будто вырывающийся из глубин земли, разрастается, поднимается. Будто и не водопад, а кто-то живой и кровожадный, увидев над собой перебирающегося по веревке человека, взъярился, тянется, тянется.

Ветер трепал отвисшие полы куртки. Словно поторапливал: «Смелей, смелей!» Но вдруг Мичил почувствовал, что уже не ветер дотрагивается до него. Чуть повернул голову— и тотчас будто кто-то из ведра плеснул на лицо: ударили тугие брызги. Но все же краем глаза успел увидеть: совсем близко, почти касаясь спины, клокочет, пенится тугая коловерть. И тянется, и тянется… Мелькнула мысль: «Значит, веревка не просохла как следует и все равно вытягивается. И сейчас!..»