Гавриил Колесов - Внук охотника

Голодного парня усталость иногда одолевает так сильно, что ему начинает всякое мерещиться. Видит вдруг человека ка коне. «Надо попроситься, чтобы взял к себе», — раздумывает в сонном отупении. И только лишь остановившись перед высоким, обгорелым пнем, с трудом приходит в себя. Никакого человека. Никакого коня… Безлюдье и мертвенная, оглушающая тишина.

Однажды вечером, когда солнце уже запуталось в верхушках деревьев, Мичил подошел к широкой низине, посреди которой поблескивало озеро.

«Бээ! Напиться хотя бы!» — подумал и ускорил шаг. Вдруг видит: у самой веды, на краю кочковатой трясины, которой окружено озеро, человек. Нагнулся, чем-то занят.

«Тыый! Опять мерещится, что ли? — остановился Мичил, вгляделся пристально. — Нет, в самом деле человек. Пошел вдоль берега… Человек!! — Сердце затрепетало от радости. Захотелось сложить руки трубочкой возле рта и закричать громко, во всю силу легких. Но тут же шевельнулось подозрение: —А вдруг это опять бродяга? Как же… Да нет, не может быть!»

Устроившись за деревом, Мичил стал наблюдать за человеком. Его уже плохо было видно. На ложбину ложились длинные тени деревьев. Полусумрак выползал из всех уголков. Лишь серебряная чаша озера блестела еще ослепительнее, и на фоне этого слепящего сияния перемещался темный силуэт.

Человек вроде бы поднял палку, пошел обратно.

«Да это же старик туусут! [16] Туусу́т — рыбак, вершами промышляющий мелкую рыбу. — сообразил Мичил, раньше не раз рыбачивший с дедом и хорошо знавший этот промысел. — Бедняга палку искал. Верши ставит».

Значит, где-то совсем близко живут люди. Может быть, неподалеку становье колхозных косарей? Может быть, смолокуры или еще какие-то промысловики. Старик, наверное, снабжает рыбой целую бригаду. А у них, конечно, и лошадь есть. Надо попросить, и скорее в сельсовет! Чтобы там уже обо всем, обо всем рассказать председателю.

Мысли, радостнее одна другой, теснились в голове. Сердце часто-часто стучало. Глаза засвербило — просились слезы радости.

«К старику! Помогу ему. Вдвоем скорее закончим его дела и — к людям! В сельсовет!» Радость словно дала ему крылья: не чувствуя под собой земли, понесся он к озеру, к старику рыбаку.

И все же, когда выбежал в молодой березняк, которым кончался лес, окружавший кочковатое болото, остановился. Подумал: «Человека, который один в тайге, можно напугать неожиданным появлением». Решил, что выйдет на открытое место чуть в стороне и пойдет вдоль озера к старику. Так и сделал. Прошел немного по березняку, выбрался на зыбкие кочки, посмотрел — старика нет.

«Куда же он девался? — Обеспокоенный, позабыв все прежние мысли, понесся как ветер, перелетая с кочки на кочку. — Вот он, кажется, в камыше. Возится с вершей. Рыбу, наверное, сейчас вытащил!»

Вдруг, попав ногой на высокую, но тонкоголовую кочку, которая сильно нагнулась под тяжестью, не удержался и со всего маха ухнул в «окно» — неширокое пространство чистой, незаросшей воды. К счастью, было неглубоко, и Мичил с тем же шумом, с каким в нее свалился, вскочил. Смахивая тину, которая густо облепила лицо, чувствуя себя сконфуженным (напугал, наверное, бедного старика, устроив такой шум за его спиной!), Мичил взглянул на камыши… Перед камышами, видимо выскочив из-за них на неожиданный шум, на задних коротко-толстых лапах стоял матерый… медведь. Взгляд маленьких глазок, вперившихся в существо, поднимавшееся из воды и тины, был полон недоумения и злого огня.

…На задних коротко-толстых лапах стоял матерый… медведь.

Мичил обмер от неожиданности. Даже рука, убравшая липкую тину с глаз и лежавшая сейчас на носу, так и осталась там, будто пристала.

Когда-то дед, бравший его охотиться на медведя, долго рассказывал о повадках этого зверя, учил, как поступать при неожиданной встрече с хозяином тайги. Говорил, что летний сытый медведь первым на человека не бросится. Зарычит, повернется да и уйдет. Надо не растеряться и, самое главное, не разозлить косолапого. Много историй о встрече человека с медведем знал парень. А сейчас… Так неожиданно было появление огромного зверя на месте старика, к которому летел на крыльях радости, таким огромным казался он, стоявший над камышом, такою свирепостью полнились его глаза, что… Мичил вдруг дико, как поросенок под ножом, взвизгнул, вымахнул на кочки и полетел. Как ветер. Как пуля. В жизни своей никогда так стремительно не бегал. Но может быть, именно эта стремительность, а может быть, дикий, нечеловеческий визг разбудили в медведе кровожадность. Глухо рыкнув, упав на все четыре ноги, неуклюже, словно кто-то кидал полно набитую меховую суму, понесся он следом за парнем.