Дайана Джессап - Пес, который говорил с богами

Дамиан чувствовал себя очень неловко. Люди приближались. Голос, Древний Голос крови и обычаев предков убеждал пса, что люди не причинят ему вреда, неким странным образом он принадлежит им. От какого-то очень глубокого чувства, однако, больно было, как от раны; он хотел к ним, хотел слышать Их голоса, отдающие команды, хотел, чтобы они гладили его. Голос говорил, что он должен быть с ними. Они позаботятся о тебе, — шептал Голос.

Но голос опыта говорил иначе — громко, пронзительно и настойчиво. Напоминал обо всем, чему научился пес: людей нужно избегать, они внушают страх и могут причинить боль. Исследователи подходили все ближе, а он не мог убежать и вертелся волчком, вспоминая прошлые столкновения с людьми. Они пугались его широкой пасти и внушительного вида, швыряли в него камни, кричали, даже иногда стреляли. Все его попытки сблизиться с людьми ни к чему не привели. Поэтому теперь он смотрел на людей, разрываясь между страхом и желанием быть с ними.

Люди окружили клетку, и он поднялся, глядя на них. Его бульдожья душа не позволяла рычать и огрызаться. Он был напуган, но не смел причинить вреда человеку, чтобы защитить себя. Его древний род всегда преданно служил людям. Он вжался в угол клетки и ждал, что они будут делать.

Девушка достала шприц и попыталась ввести в бедро псу транквилизатор. Пробовала несколько раз, но Дамиан вздрагивал, игла гнулась. Ему опять делали больно. Псу было страшно. Люди все-таки причиняют боль. Он бросился к выходу, пытаясь проломить клетку. Ему хотелось одного — сбежать и впредь держаться от людей подальше.

После нескольких неудачных попыток Сьюзан передала шприц Хоффману. Тихий голос профессора не успокоил Дамиана: он видел, как тот опять заносит над ним эту ужасную палку. Пес не ожидал, что этот человек может причинить ему боль, но теперь запомнил, что Виктору Хоффману доверять нельзя. Быстрым движением Хоффман ввел иглу в бедро собаки. Дамиан извернулся и вцепился в жалящий прут, но было поздно.

Когда снотворное подействовало, студенты осторожно вытащили собаку из клетки. Обмякшее тело уложили на брезент и взвесили на маленьких рыболовных весах, которые держали Сет и Девон.

— Шестьдесят два фунта, — записала Сьюзан.

Дамиана уложили на землю, измерили и тщательно осмотрели. Сет сходил в лагерь и вернулся с радиоошейником. Теперь они всегда будут знать, где находится пес. Широкий ошейник с тяжелым блоком питания едва уместился на короткой шее питбуля. Пока Сет закреплял ошейник, Таг обрызгал бока питбуля оранжевой флуоресцентной краской, чтобы тот не терялся из виду в густом подлеске.

— Отлично, закрываем закусочную, — скомандовал Хоффман, — пусть собачка живет своей жизнью.

В тот же вечер, когда солнце опускалось за темные силуэты гор, Дамиан сидел у реки, втянув голову в плечи, и думал. Люди, наблюдавшие за ним, усомнились бы, что к псу применимо слово «думать», но он тем не менее пребывал в задумчивости. Ученые разбирались в собаках не так хорошо, как им казалось.

Дамиан не приближался к лагерю. Он был питбулем, его род славился храбростью, но сегодняшние события потрясли его до глубины души. Когда снотворное лишило его возможности двигаться, но не сознания, он впал в настоящую панику. Люди смеялись и разговаривали, распоряжаясь его телом. Наркотическая дезориентация только усилила его ужас. Так что теперь, вдали от человеческих рук, он печально размышлял о том, чему научился за этот день.

Держаться подальше от людей.

Эта мысль опустошала его душу. Он нагнул голову к воде, но не смог до нее дотянуться. Ужасный тесный ошейник мешал ему. Пришлось встать и войти в воду по плечи, чтобы окунуть морду. Он уже пытался снять ошейник, потратил много часов, но только натер шею. Теперь он просто смирился, хоть и не мог привыкнуть к неудобствам.

Утолив жажду, он постоял еще немного в сгущающихся сумерках, вглядываясь в сине-зеленую воду. Он не помнил своего детства, но в глубине памяти еще теплились радостные воспоминания о том, как он бежал вслед за человеком. Но там было и другое — приступ ледяного ужаса, что сковал его, когда он понял, что потерял тех людей. Теперь, стоя в ледяной проточной воде, Дамиан чувствовал дрожь в желудке и пытался излить боль одиночества в безмолвном вое. Он не мог, не мог примириться с тем, что должен избегать тех, к кому стремился всем своим существом.

Он стал плохо спать и уже не мог охотиться. Иногда удавалось выкапывать полевок, но большинство грызунов ускользали от его челюстей. Прыжки, прежде легкие и стремительные, стали теперь неуклюжими. Первую неделю он продержался, доедая останки оленя, но не он единственный в лесу питался падалью. Через некоторое время от оленя ничего не осталось, кроме разбросанных костей, и пес испытал голод — настоящий, впервые с того дня, когда очутился в лесу один. Каждый вечер после неудачной охоты он тщетно пытался уснуть, свернувшись клубком, — ошейник мешал изгибать шею, и пес лежал, раздраженно моргая.