Владимир Свинцов - Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

В 1953 году Сталин умер. Плакали люди. Все плакали. Это сейчас говорят — я, мол, радовался — сдох деспот! Неправда это. Если кто и радовался, то за десятью дверями, чтобы никто не догадался об этой радости. Баба Маня таких не видела, а ей уже, слава Богу, семнадцать лет тогда стукнуло. Невестой была, а ревела, как дите несмышленое. Жалко было? И жалко и страшно — как без руководителя государства, без отца родного?!

Потом комсомольская путевка! Приехала на Урал на стройку. Холодина! Мороз под пятьдесят. А одежонка-то — фуфайка да штаны ватные… Арматурщицей, бетонщицей работала, такие ли тяжести поднимала… Может, по этой причине и рожать не смогла — надорвалась.

Из-за этого искали с мужем, где полегче — на Алтай на целину уехали, но и там работали аж спина трещала. Муж — тракторист, сама — свинаркой. За день намантулишься, света белого не видишь, а дома еще хозяйство — корова, телок, свиньи, гуси, куры… а как же, не помирать же с голоду. Для домашней скотины воровали… Комбикорм. Зерно. Ночью неудоби выкашивали. Не разрешали косить, пока колхозным коровам сено не заготовят, да и некогда днем…

Пили?! А как же, каждому празднику, каждому предлогу радовались — хоть чуть расслабиться, хоть чуть передохнуть. Потом уже и без предлога. Муж из-за этого погиб. Пьяный на комбайне поехал за тридцать километров за водкой, вместе с комбайном с моста в речку упал. Утонул. Может, и хорошо, последнее время пил без просыпу и бить стал. За что? Да просто так. И возмущаться нечего — бьет, значит любит, так в деревне говорят.

Мирная жизнь как будто, и народное хозяйство после войны восстановили, а тяжело жилось, особенно в деревне, но и тут отговорку придумали: «Лишь бы войны не было!» И войны не было, а в магазинах, как в войну, — шаром покати. Яблок, апельсинов, конфет в глаза не видели, только в кинокартинах…

Это уже потом, когда у соседки Катерины овдовевший деверь гостил и Маня понравилась ему, попробовала она конфет шоколадных… Срочно продала всю скотину и избу да в город переехала, тогда и увидала она хоть под Новый год в подарочных наборах яблоки да мандарины… Тогда и поела в первый раз.

Устроилась уборщицей. В двух местах. Могла бы и в трех — силенок еще хватало, — не разрешали, боялись, что шибко много зарабатывать будут. Муж, деверь соседки Катерины, на заводе работал — слесарь-инструментальщик. Зарплата хорошая, но каждый день пьяный — на рогах. Советовали: иди в партком, в профком — жалуйся. Все так делают!

Как идти? Пригрозил муж — пойдешь жаловаться, отвезу назад в деревню. В деревню не хотелось, в городе все-таки легче.

Похоронила мужа — пьяный с работы шел, попал под трамвай. Тут-то и хлебнула горя. Родственники мужа кинулись квартиру отнимать. Хоть и зарегистрированы, а квартира не приватизирована, тогда еще такого слова не знали и не слыхали — квартира заводская! Пришлось идти работать на завод, в цех. Уборщицей, конечно. Гектары убирала…

Целый день на заводе, из проходной вылетишь — и по магазинам, а везде очереди. На одну продуктов достать тяжело, а у кого семья — как?! А сзади кричат: «Больше двухсот грамм в одни руки не отпускать!» Что такое двести грамм?! Да хоть чего… Потом талоны ввели… Господи, Боже мой! Настрадался народ. Не жили никогда хорошо, не помнит такого баба Маня. И если кто говорит, что при коммунистах лучше было — врут или у кормушки какой прислонялись.

«А сейчас?» — вздохнула баба Маня. Сейчас с другой стороны плохо, в магазинах все есть и никаких очередей, так денег нет. Что эта пенсия… Еле-еле концы с концами сводишь, а теперь, видали — половину за Шарика отдай. Пусть не половину, пусть меньше… Все равно придется где-то ужаться, отчего-то отказаться… И что мэру Шарик этот дался? А, может, сам президент указ такой издал? Да нет, Кузьмовна бы тогда про президента сказала…

«А где же Шарик?» — вдруг спохватилась. Наверное, назад во двор подался. Не хочется возвращаться к подъезду бабе Мане, видеть злобную усмешку Кузьмовны. Сама-то она тоже с хлеба на воду перебивается. Три сына в городе живут — ни один не помогает… Может, потому и злобствует?

Баба Маня вышла из-за гаражей и остановилась, оглядывая двор. Шарика не было.

— Вот шалавый, — в сердцах воскликнула она и направилась домой. «Набегается — придет!» — решила. Не раз уже так бывало. Да и настроения искать собаку не было. Вообще настроения не было. Хорошего…

Кузьмовны у подъезда не видно. Кумушки подвинулись, освобождая место. Баба Маня садиться не стала, хотела пройти мимо, да задержалась чуток: