Чезар Петреску - Фрам — полярный медведь

— Все ясно. Медведь просто капризничает. Издевается над публикой.

Кудрявая девочка в белой шапочке перестала топать. Она слышала этот разговор, потому что остроносые дамы сидели в ложе рядом. Она покраснела, набралась храбрости и выступила в защиту своего любимца:

— Он вовсе не капризничает. Фрам никогда не капризничает.

— Это еще что такое? Ты, девочка, дурно воспитана!

Дамы обиделись и надменно посмотрели на нее сквозь лорнет.

Девочка залилась румянцем.

Но оказавшийся тут же Петруш чуть не захлопал в ладоши, чуть было не крикнул: «Молодчина! Так им и надо! Правильно, что ты поставила их на место!»

— Веди себя прилично, Лилика! — пожурил ее дед, впрочем, больше для вида, потому что в душе был с ней согласен.

— Но ведь они сказали, дедушка, что Фрам капризничает и издевается над нами… Фрам никогда не капризничает!

Дедушка хотел еще что-то прибавить, но не успел.

В цирке вдруг стало тихо.

Топание и крики прекратились, и на арену ковром легла тишина. Такая тишина, какой не было ни когда с трапеции на трапецию перелетали гимнасты в черном трико, ни когда мисс Эллиан клала голову в пасть тигру.

Из-за бархатного вишневого занавеса показался Фрам.

Одна лапа еще держала поднятый край занавеса.

Он остановился и обвел взглядом цирк: множество голов, множество глаз в ложах, партере и на галерке.

Медведь выпустил занавес.

Прошествовал на середину арены. Поклонился, как всегда, публике,

— Фрам!

— Браво, Фрам!

— Ура! Браво, Фрам! Ура!

Фрам неподвижно стоял среди арены, громадный, белый как снег. Точно так стоят его братья в стране вечных снегов на плавучих ледяных островах, поднимаясь на задние лапы, чтобы лучше видеть, как другие белые медведи уплывают в безбрежный океан на других ледяных островах.

Он стоял и глядел в пространство.

Потом шагнул вперед и провел лапой по глазам, словно снимая лежавшую на них пелену.

Аплодисменты стихли.

Все ждали что будет дальше.

Все думали, что Фрам готовит какой-то сюрприз. Вероятно, новый номер, труднее всех прежних. Обычно он начинал свою программу без промедления. И тишины требовал сам. Теперь же она, казалось, удивляла его.

— Фокусы! Смотрите, как он ломается! — пискливым голосом заметила одна из остроносых дам.

Петруш едва сдерживался, переступая с ноги на ногу и покусывая губы.

Голубоглазая девочка пронзила надменных дам возмущенным взглядом, но ничего не сказала: дедушкина рука лежала на ее плече…

Рядом с Фрамом возвышался обтянутый белым сукном помост, на который он обычно поднимался, чтобы поиграть гирями и показать эквилибристику с шестом. Публика кидала ему апельсины, а он ловил их пастью.

Вот он уселся на край помоста и стиснул голову передними лапами — поза человека, которому хочется собраться с мыслями или вспомнить что-то важное, а может, и такого, который что-то потерял и пришел в отчаяние.

— Видишь, милочка, как он над нами издевается! — обиженно проговорила одна из остроносых дам. — И за что, спрашивается, мы платим деньги?! За то, чтобы над нами издевался какой-то медведь!..

Дедушкина рука чуть сжала плечо кудрявой девочки в белой шапочке. Он чувствовал, что внучка кипит и готова ринуться в бой за своего Фрама.

Но Фрам и в самом деле вел себя на этот раз непонятно. Медведь, казалось, забыл, где он, забыл, чего ждет от него публика.

Забыл, что две тысячи человек глядят на него двумя тысячами пар глаз.

— Фрам! — раздался чей-то ободряющий голос. Белый медведь вскинул глаза…

«Ах да, — словно говорил его взгляд. — Вы правы! Я — Фрам, и моя обязанность вас развлекать…»

Он беспомощно развел лапами, поднес правую ко лбу, потом к сердцу, потом снова ко лбу и опять к сердцу. Что-то, видно, не ладилось, произошла какая-то заминка…

Еще несколько мгновений назад, раздвигая вишневый занавес, он думал, что все будет по-прежнему: публика, дети, аплодисменты подтверждали эту иллюзию.

А теперь опять все забылось. Зачем он здесь? Что хотят от него эти люди?

— Он болен, дедушка! — дрогнувшим от жалости голосом произнесла голубоглазая девочка. — Болен!.. Почему его не оставят в покое, если он нездоров?

Девочка забыла, что она тоже топала ножками, хлопала в ладоши и кричала вместе со всеми: «Фрама! Фрама!»

Как мучает ее теперь за это совесть! В голубых глазах стоят слезы раскаяния.

Но дедушка, который был учителем, много повидал на своем веку и прочел много книжек, дал другое объяснение: