Генри Уильямсон: Выдра по имени Тарка

Но если летописцу человеческих жизней нужна смелость, насколько дерзновеннее тот, кто пишет историю жизни животных! У одних животных те же пять чувств, что у нас, у других, возможно, больше или меньше и, как бы там ни было, качественно они, скорее всего, отличаются от человеческих. Повседневная жизнь зверей, птиц, рыб окутана непроницаемой тайной, а чтобы проникнуть в нее, у нас нет иных средств, кроме тех, которые мы используем, изучая жизнь человека, а именно наблюдение и воображение. К тому же нашей возможности наблюдать животный мир поставлен довольно узкий предел, ибо мы не способны (без помощи громоздких аппаратов, и то на короткий срок) жить в воздухе или под водой, а воображение, будучи ограниченным рамками только людского опыта, легко может направить на ложный след. Нужно признать, что биографы животных склонны наделять своих героев человеческими чертами и приписывать им человеческие мысли — я сам этим грешу.

Меня попросили представить читателям Генри Уильямсона — куда более здравого и глубокого знатока животных, жизнеописателя выдры по имени Тарка. И если я имею хоть какое-то право вести за руку человека, чья великолепная книга показывает, что он прекрасно умеет ходить без посторонней помощи, то лишь потому, что я — историк и в этом качестве вынужден широко пользоваться наблюдением и воображением.

Мне могут возразить, что дело историка — копаться в пыльных бумагах и покрытых плесенью фолиантах. К сожалению, в большинстве случаев так оно и есть. Но это не единственные доступные историку документы. К ним, в числе многого другого, относятся также старые жилища и старые дороги, и эти «документы» с ним делит биограф диких зверей — у выдр, как показывает нам Уильямсон, издревле существуют свои убежища и тропы, да и не только у выдр; кто может, скажем, определить точно возраст барсучьей норы или гнезда сапсана? А если перейти к еще более частному примеру: сброшенные оленем рога тоже «документ», пусть и не человеческий, а олений, в котором тот, кто всегда в поисках, многое может прочитать. Генри Уильямсон все время выискивает такие «документы» и умеет их объяснить.

Но лучший наблюдатель диких зверей не тот, кто всегда в движении, а тот, кто умеет затаиться недвижимо, и не трудно увидеть, что Уильямсон следил за своими героями не шелохнувшись, в течение долгих часов, днем и ночью, в дождь и вёдро, и, как бы ни уставали его глаза, он всегда был начеку.

Уильямсон изучал повадки не одного какого-нибудь дикого животного, а многих, и благодаря этому сумел, хотя бы отчасти, разобраться в отношениях между различными живыми существами. Не менее внимателен он и к их среде, он знает дикую флору не хуже, чем дикую фауну, и я не ошибусь, предположив, что он замечает абсолютно все, что попадает в его поле зрения. Он может наблюдать игру двух выдр в реке, но если на противоположном берегу появится уж, через щель в изгороди выглянет ночная фиалка, а над головой чета ворон нападет на канюка, Уильямсон не обойдет вниманием никого из них.

Однако он не только хранит в себе сокровищницу знаний, которыми щедрой рукой делится с нами, у него есть также воображение, а воображение обогащает и делает еще более прекрасным то, что он извлекает из наблюдений.

И наконец Генри Уильямсон обладает достаточным талантом, чтобы в самой привлекательной форме предложить нам свой литературный «товар». Если уж на то пошло, он даже слишком совестливый художник и, возможно, порой в своем стремлении довести каждую фразу до совершенства заходит чересчур далеко. Но не успеваем мы вменить ему это в вину, как он завоевывает нас таким вот пассажем: «Он (Тарка) выполз на поросший травой бугорок, покатался по нему, отряхнулся и двинулся дальше. Тарка бродил по моховине, пока вновь не услышал голос бегущей воды. Он доносился из впадины с измытыми, оползшими, искрошенными краями — слабый голос новорожденной реки».

Дартмур и Эксмур — это прежде всего стихия воды, и здесь Уильямсон в буквальном смысле слова — в своей стихии. Он любит воздух, о чем свидетельствуют описания ворона, сапсана и других птиц, он любит землю, что подтверждается его этюдами, посвященными горностаю, лисе, барсуку. Но больше всего он любит воду — пресную, солоноватую, соленую; туман, дождь, снег, лед — она мила ему во всех ипостасях. Я думаю, для него, как и для некоторых других, Дух Природы все еще, как и до возникновения жизни, блуждает по лону вод.

А теперь мне пора отпустить руку Генри Уильямсона и предоставить ему самому вести читателя дальше по вересковым пустошам, лугам и болотам, по суше, по рекам, по морю вслед за выдрой по имени Тарка. Мне посчастливилось пройти с ним этот путь раньше других, и если все остальные читатели найдут это путешествие столь же увлекательным, каким нашел его я, значит, автор создал для нас более прекрасный и счастливый мир, в котором мы сможем найти пристанище среди наших житейских трудов и забот. И будем ему за это благодарны.