Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

― Налысо!

Он вздыхает, уже безо всякого вдохновения опустив руки и скрестив их на животе.

― Как налыса? Не бывает налыса! Бывает нагола или под машынку! Как нада?..

Я оказался не готов. Подумав секунду и поняв, что не доверяю опасной бритве в руках этого разочарованного черноо­кого брадобрея, я сделал выбор:

― Под машинку!

С каким же разочарованием и раздражением парикмахер стряхивал потом со зря испорченной свежей простыни мои рыжие патлы!

За полное и неузнаваемое обновление своей внешности, повлекшее за собой уди­вительный по стойкости эффект глу­бинного духовного обновления, я заплатил тогда двенадцать копеек…

Поэтому сейчас я скажу тебе так: не складывается жизнь, или, наоборот, обуяла гордыня, или просто хочется встрях­нуться ― побрейся наголо или хотя бы постри­гись под машинку. Поможет при любом раскладе».

«2 февраля…. Пархай, теплый сероводородный источник в южных предгорьях Сюнт–Хасардагской гряды, оказывается оазисом, переполненным жизнью в зимнюю холодную погоду.

По берегам текущего от него ручейка расположены густые заросли тростника. В этом тростнике, на участке всего сто на двадцать метров, сидит несколько тысяч бу­ланых вьюрков. Писк просто оглушительный. Вдруг все это взлетает и садится вновь. Постоянно подлетают все новые и новые стаи; подсаживаются в заросли поверх уже сидящих птиц. А следующие стаи уже тянутся из‑за гор. Интересно, что днем в самой долине Сумбара такой концентрации буланых вьюрков нет; встре­чаются лишь редкие небольшие стайки; откуда прилетают на ночевку ― непонятно, надо выяснять.

Позже появляются скворцы. Когда летит стая скворцов хотя бы в две тысячи штук, но настолько плотная, что птицы впритирку друг к другу, то она совсем не восприни­мается как стая птиц. Она выглядит как черная живая летающая аме­ба. Или даже что‑то еще более фантастическое. Понятно становится, откуда могли взяться леген­ды о летающих драконах.

Стая эта летит шаром, потом р–р-раз ― стала овальной, потом поменяла цвет ― птицы повернулись к заходящему солнцу другим боком, потом разделилась на две части, которые почти сразу вновь сблизились, прошли, не смешиваясь, друг сквозь друга (одна из них отсвечивает стальным, вторая ― угольно–черная), снова слились, и опять летит единая ги­гантская черная капля.

Вдруг из нее камнем падают вниз две, три, пять, десять птиц, садятся в тростнике; остальная масса летает кругами, сни­жается, снижается, снижается, потом опять с шелестом тысяч крыльев взмывает свечкой вверх; потом опять вниз, и, нако­нец, все это сыплется сотнями и сотнями птиц вниз; садится, с шумом сильного ливня, в тростник, поверх уже, кажется, вплотную сидящих там вьюрков. И сразу все заросли черные, и гомон стоит такой, что его уже и не перекричать, а на маг­нитофонной запи­си сплошной гвалт, шум и треск».

«23 ноября. Под козырьком скалы нашел гнездо большого скалистого поползня с двумя отверстиями–входами вместо одного. Очень необычно. И чего ради? Что мог­ло сподвигнуть на столь экстравагантное строительство?»

«21 января. Опять большой скалистый поползень привлек внимание. Духарная все же птица. Правильно Зарудный под­мечает его особенность: «…Поползень ― очень крикливая птица: он точно считает обязанностью подавать голос при вся­ком удобном случае. В компании мелких птичек, обыкновенно собирающийся около найденной кем‑либо из них змеи, поползень занимает первенствующее место: он то рассматри­вает гадину с самой серьезною миною и несколько свесивши свою большую голову, то ободряет зрителей осо­быми звуками, то издает крики предостережения, то вдруг вскочит на ближайший камень и во всю глотку оповещает о вол­нующем его малень­кое сердце событии…» ― конечно антропоморфизм, но как хорошо. И как похоже, как узнаваемо!