Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Я залезал на нее и сидел на ветвях, гладя вокруг на Волгу, на лес; вверх ― на Выш­ку; вниз ― на песок с шишками, на пятна упругих лишайников с вкраплениями тугих чешуйчатых кочанчиков «заячьей капустки». Замечательное и странное расте­ние. И название странное; ведь вряд ли ее зайцы: едят. (Став студентом, узнаю, что это ― молодило отпрысковое ― класс!)

На Кривую Сосну не только я лазил. В Едимново все на нее лазили. Все мальчиш­ки, все девчонки; все деревенские му­жики, когда мальчишками были. Залезали кто куда мог и сидели на ней, впитывая детскими душами что‑то важное.

Судьба у нее такая, у Кривой Сосны; на нее и впредь все всегда лазить будут; это ее предназначение ― десятилетие за десятилетием мазать прозрачной смолой дет­ские ладони. Если, конечно, случайные заезжие люди не подпалят ствол ко­стром или пьяный тракторист не заденет трактором (хотя это вряд ли, местные мужики главное даже по пьянке соблюда­ют). А раз так, что ей еще может угрожать?

Прошло двенадцать лет, и вот мы с Маркычем приехали сюда в то пожароопасное заповедное лето. Вышка здорово по­старела за эти годы без меня. Представлявшие­ся вечными опоры, раньше наполненные силой, вобранной бревнами за десятилетия их предшествующей жизни деревьями, состарились за многолетнюю бытность свою столбами, подгнили и уже не казались незыблемыми. Перекладины деревянных лестниц местами превратились в труху, из которой зловеще­кладбищенски торчали глубоко изъеденные оспой ржавчины гвозди. Ветер в тот жаркий день дул такой, что вся эта конструкция вибрировала на нем, как готовый оторваться и улететь парус.

Как папуасы в обнимку с пальмовыми стволами, мы вскарабкались по опорам на первый пролет (все лестницы внизу уже были обломаны) и полезли выше, миновав и первую площадку, и -вторую, и добравшись наконец на заветный самый верх, кото­рый дрожал на ветру пугающей дрожью, словно Вышке стоило большого напряжения последних сил удерживать нас на себе.

Мы очень долго стояли там, не в силах отвернуться от жаркого, как из домны, вос­точного ветра, пахнущего летним зно­ем и далекими, невесть откуда, дымами; ветра, несшегося на нас от скошенных полей с уже желтыми копенками, еще не сложенны­ми в стога; от пестрящего белыми бурунами Залива, разделяющего Едимново и со­седнюю деревню Горки; от темнеющего на горизонте далекого леса, простирающего­ся до са–мого Конаково, загадочного леса без деревень, лишь с егерскими кордона­ми.

Стоя на тесной верхней площадке и осторожно опираясь на шаткие перила с пят­нами птичьего помета, я впитывал каж­дую деталь, которую ухватывали не только глаза, но и все мои прочие чувства, жадно наполняя себя тем, что представля­лось в детских мечтах много лет, для чего уже тогда было уготовано во мне особое место, но что лишь сейчас впервые проникало в меня в реальности. Я завершал в себе что‑то давно исподволь ждавшее завершения, чтобы приступить к уже подпиравше­му, но еще неведомому мне новому.

Происходившая внутри меня химическая реакция была почти ощутима физически, так что вниз я слезал в каком‑то полу­пьяном состоянии, которое, однако, не прибави­ло мне лихости–удали, а, наоборот, заставило опасливо пробовать каждую прогнив­шую деревяшку, перед тем как поставить на нее ногу. Я забеременел чем‑то, что нужно было в первый момент охранять от встрясок или падения.

Ночевать мы с Маркычем отправились на один из островов напротив деревни. Улеглись там без палатки на поживу ко­марам, обезумевшим от неверия, что в этом голодном летнем безлюдье нашлись наконец два дурака, добровольно отдав­шихся им на растерзание.

Ночью вдруг задуло, и не успели мы облегченно вздохнуть; избавившись от назой­ливо звенящих кровопийц, как за­сверкали молнии и полил такой дождь, что нам при­шлось вскочить, втащить лодку на берег, перевернуть ее вверх дном и забраться под нее, как под крышу, спасаясь от неопасного, но все же неуютного, черного, ночного ливня, которым хлестал в темноте при всполохах молний ураганный ветер.

Проснувшись утром, ничего не понимая в первый момент от полнейшей темноты и лишь потом сообразив, что мы под лодкой, я выбрался из‑под этой скорлупки, слов­но вылупившийся из яйца птенец, и, оглядевшись по сторонам на белый свет, сразу понял, что что‑то в этом моем новом мире не так. Все вокруг то же, но все другое. Еще подумал тогда, не во мне ли самом изменения (так бывает, когда вдруг видишь все вокруг в новом свете, ищешь перемены снаружи, а они вну­три). Но в следующее мгновение обожгло: не было Вышки. Я вдруг понял, что значит «не верить собствен­ным глазам».