Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

Квартира Павла Ивановича оказалась удивительно чистой, ухоженной, никакого запаха от гусениц. Ведь он рассказывал о том, что выводит бабочек дома, что кормит гусениц и даже ездил за сто с лишним километров от Москвы за каким-то растением для кормления гусениц поликсены, что использует для этого даже соседние с домом деревья, надевая на ветку с гусеницами марлевый мешочек, чтобы защитить их от птиц… А где же куколки, ящики с экземплярами? Встретила меня и жена Павла Ивановича, Римма Ивановна, красивая голубоглазая украинка с типично украинской приветливой, мягкой улыбкой, и я мельком подивился, что опять не увидел скрытого и вполне понятного недовольства ее странноватым и беспокойным увлечением мужа. О, жены натуралистов-коллекционеров, вы заслуживаете специальных поэм — счастливы те, кто разделяет увлечение своего спутника жизни!

На кухне уже шли приготовления к ужину — Павел Иванович и Римма Ивановна ждали, что я приеду… И я со стыдом вспомнил, что когда Павел Иванович был у меня, то нечем было даже его угостить, да и сам я в тот день остался без обеда, потому что за разговорами с Павлом Ивановичем опоздал в магазины, которые в воскресный день закрывались рано.

— Сначала поужинаем? — спросил Павел Иванович приветливо.

Но так как ужин еще не был готов, Павел Иванович повел меня смотреть коллекцию.

Оказалось, что главные ящики располагаются в низеньком, наподобие длинной тумбочки шкафчике, стоящем в просторной прихожей. Они выдвигались и задвигались вертикально, как книги, очень компактно.

Осторожно доставал Павел Иванович и ставил передо мной ящики алтайской коллекции — сначала, разумеется, Парнассиусов, — и первое, что бросилось в глаза, это необычайная тщательность, аккуратность работы. В каждом ящике было от трех до пяти десятков бабочек, они размещались аккуратными, вертикальными рядами. Бабочки были расправлены прямо-таки виртуозно, по всем правилам: каждый усик, каждое крылышко приведены в соответствующее положение, и ни одной щербинки, ни одной потертости не было на великолепных, светлых, полупрозрачных одеждах многочисленных и разнообразных Аполлонов.

Трудно представить себе, что эти бабочки когда-то летали, подвергались превратностям судьбы, потом были пойманы, привезены в Москву… Только потом я узнал, что бабочек, пойманных на Алтае, Павел Иванович расправлял и накалывал в ящики в течение всей зимы…

Наверху над каждым рядом была приклеена маленькая этикетка с латинскими, тщательно выписанными буквами.

— Фебусы, Фебы… — тихо говорил Павел Иванович. — Вот Клариусы… А это Номион. Я его, правда, не ловил там, но вы, возможно, застанете, он позже летает…

Все эти Аполлоны были помельче Аполлониусов с Каржантау, но как-то более аккуратны, изящны. У Фебов больше красных пятен, причем нс слишком ярких, а Клариусы еще менее красно-пятнисты, но утонченны по форме и по рисунку. Были у Павла Ивановича и Аполлониусы, подаренные ему Максимовым, и тут я особенно отметил, что они все же более просты и как-то, может быть, грубоваты, нежели Клариусы, Номионы, Фебы. А я-то искренне считал их верхом совершенства! Или это извечное человеческое свойство — считать лучшим то, чего у тебя нет? И все же разные виды Парнассиусов было непросто различить.

— Как же вы отличаете их друг от друга? — спросил я. — Ведь они очень похожи…

— Ну что вы? — тихо воскликнул Павел Иванович, и в глазах его замерцали искры. — Они же совершенно разные! Вот, видите, у Фебусов красные пятна на передних крыльях, а у Клариусов и Номионов нет. У Клариусов в прикорневой части заднего крыла нет красного — это главное отличие, а потом, видите, зигзагообразная линия по краям. А у Номионов — штрихи по краю.

И чем больше вглядывался я, тем больше находил различий. Клариус, пожалуй, был самый неброский на первый взгляд. Но чувство меры в его окраске соблюдено в наибольшей степени, никакой резкости, перебора — изысканность, тонкий вкус. Я даже подумал, что есть в этой бабочке нечто французское, тогда как Феб, например, олицетворял нечто греческое, эллинское, а Номион, пожалуй, германское или швейцарское. Конечно, это всего лишь моя фантазия…

В следующем ящике были совсем уж необычные Аполлоны — не белые, а желтоватые. Оказалось, это Парнассиусы Эверсманна, именно их обещал мне Павел Иванович в дальнем алтайском месте. Я смотрел на них и, кажется, уже видел суровое плоскогорье, покрытое тундровой растительностью, огненные россыпи жарков, пронзительно-голубые озера среди диких камней — именно так описывал Павел Иванович те места. Отчего же эта лимонно-палевая желтизна?