Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

Итак, было ясно: мои благонамеренные планы спокойного написания очерка для журнала, методический разбор слайдов тянь-шаньской поездки, продолжение работы над двумя повестями, другие разнообразные дела, намеченные на лето в Москве, оттеснялись на неопределенный срок, а воображение рисовало все более яркими красками картины предстоящего путешествия по Алтаю.

В следующей коробке были бабочки, которые ошеломили яркой, пронзительной огненностью своей окраски, они тотчас напомнили ту самую Красную бабочку, от встречи с которой я был так счастлив в отрогах Гиссарского хребта под грозно сходящимися тучами, на холодном ветру у перевала… Желтушки! Колиас! Но не романови. Эти празднично, победно окрашенные бабочки назывались колиас Аврора, и обитали они, оказывается, в третьем месте из тех, которые рекомендовал мне Павел Иванович на берегу Катуни. Это их самцы были так победно и ярко окрашены, самки же на первый взгляд выглядели скромнее. Но лишь на первый взгляд. Серовато-коричневато-зеленовато-угольный, точечный пуантилистский рисунок на желтовато-зеленоватом фоне словно бы бархатных крыльев при ближайшем рассмотрении пленял своей сложностью и благородством. Если яркие самцы были вполне одинаковы, то самки различались порой довольно явно, и, чем больше я смотрел, тем больше видел: самцы при всей своей яркости более просты, более примитивны по сравнению с утонченными, изящными самками.

Желтушки, как выяснилось, наряду с Парнассиусами тоже были любимицами Павла Ивановича. И не только праздничные Авроры, но и гораздо более скромные тихе, кокандика — желтоватые с темным рисунком, на первый взгляд не слишком отличающиеся от наших обычных подмосковных, скромных и милых, оживляющих скудные окраины дачных поселков.

Но пожалуй, с особым, хотя и тщательно скрываемым волнением Павел Иванович достал ящичек с мелкими темно-шоколадными, а то и почти черными бабочками. Эребии! Или, по-нашему, чернушки — этакие черные хлопья, мелькающие в траве, словно бархатные лоскутки ночи среди яркого великолепия дня. Бабочки «не от мира сего», совершенно непохожие на других, но зато очень похожие друг на друга, словно члены тайного монашеского ордена — в темных плащах с таинственными знаками старшинства в виде круглых, разной величины глазков. Лигея, Медуза, Эфиопка, Циклоп… Близкие к ним бархатницы — Дриада, Памфил, Гиперант, Цирцея, сатир Энервата. Похожие на всех на них энеисы…

Все новые и новые ящички с эребиями и другими бархатницами доставал Павел Иванович, любуясь… Господи, какое же это бескрайнее море, думал я в который уж раз.

Жена Павла Ивановича, Римма Ивановна, уже несколько раз звала нас на ужин, а тихий подполковник показал лишь часть своей коллекции, которую он сам считал не только неполной, но вовсе дилетантской, ученической, ни в какое сравнение не идущей, по его словам, с коллекцией истинных специалистов и знатоков. Коллекция Сладкова, например, занимала целую комнату, а крупнейшая, пожалуй, частная коллекция в нашей стране — коллекция известнейшего собирателя Цветаева, недавно умершего, насчитывает, как говорят, десятки тысяч экземпляров.

За ужином я увидел совершенно очаровательную дочку Павла Ивановича, Наташу, одиннадцати лет и десятилетнего сына, Олега. Удивительно, что ни Наташа, ни Олег не переняли увлечения своего отца, хотя жена Римма частенько сопровождала раньше своего мужа в поездках. Воспитание, конечно, много значит, но бывают и врожденные склонности к тому или другому, и тут я опять оценил мудрую терпимость главы семьи: ему и в голову не приходило как-то навязывать свои склонности другим. И потом было тут, очевидно, нечто вроде ревности. Удивительной, странной ревности, если принять во внимание, что относилась она не к его любимым членам семьи, а к предметам его бескорыстного и в чем-то святого, может быть, увлечения. Он словно боялся, что даже его любимые родственники не слишком уважительными прикосновениями — словами даже! — как-то оскорбят его божество…

После ужина мы продолжили осмотр коллекции, я увидел дальневосточных бабочек — парусников Маака, ксутов, альциноев, серицинов, Парнассиусов аполло и Номионов, а также совершенно поразительных ночных — брамей, Артемид. Все это были подаренные или обмененные экземпляры — на Дальнем Востоке Павел Иванович пока еще не бывал. Дальневосточные бабочки были особенно прекрасны, необычны, некоторые казались даже тропическими, но мне ведь предстояла, очевидно, поездка в конце лета на Дальний Восток — меня уже пригласили! — а потому сейчас, на ближайшее время, в моем сознании прочно поселились красавицы Алтая…