Лев Брандт - Пират (сборник)

– Спасибо, – выговорил он наконец и потянулся за бумажником. Пальцы царапнули обнаженную кожу на боку.

Лысухин только сейчас заметил, что он раздет, и беспомощно оглянулся. Браслет яростно трепал в зубах остатки его одежды. Бумажник выпал из кармана и валялся на мокром навозе. Растоптанные копытом оранжевые, зеленые и синие кредитки безжалостно втаптывались в грязь.

– Прошу простить за беспокойство, эта лошадь мне не подходит. Я не ковбой, – вдруг неожиданно заговорил молчаливый покупатель и, вежливо шаркнув ногой, ушел из конюшни.

– Сегодня же застрелить гадину, – приказал Лысухин.

– Такая лошадь раз в десять лет рождается, ваше высокоблагородие. Таких лошадей не стреляют, – тихо проговорил Рыбкин.

– Она бешеная, я не могу держать бешеных лошадей, – вдруг побагровел от злости Лысухин. – Видишь?

Словно подтверждая слова хозяина, Браслет выплюнул изуродованный пиджак и загрохотал по перегородке копытами.

– Он отойдет, верьте слову, – отойдет, – упрямо твердил Рыбкин. – Разве лошадь виновата? За что ее стрелять?

– А кто же, по-твоему, виноват? – заинтересовался Лысухин.

– Вот если не только с коня, а и с человека любого начать со спины ремни резать, то кто хочешь от этого взбесится и на стенку полезет. По себе каждый может судить.

Лысухин хотел рассердиться, но только зябко передернул голыми плечами. Будь на нем пиджак, он бы показал, как надо с ним разговаривать. Но теперь он только сказал:

– Пошлите кого-нибудь ко мне за костюмом. И нет ли у вас чего-нибудь набросить?

– Вот, пожалуйста, эта на ваш рост, – предложил старший брезентовую куртку.

Лысухин повертел куртку в руках. Она была тяжела и, казалось, сделана из толстой, негнущейся жести.

– Может, еще что-нибудь найдется? – робко попросил он.

Старший торопливо стянул с себя засаленный, пропитанный потом пиджак из чертовой кожи. Лысухин взял его двумя пальцами, осмотрел и возвратил хозяину.

– Нет, я уж лучше эту, – сказал он, морщась и натягивая на голое тело жесткий брезент.

Скоро принесли новый костюм. Освободившись от куртки, Лысухин заулыбался и даже подобрел, к нему подошел Рыбкин и молча снял шапку.

– Ну что, старик?

– Не губите лошадь, ваше высокоблагородие. Я лучше найду на него покупателя.

– Ты думаешь, купят? – после небольшого раздумья спросил Лысухин.

– Лошадь редких кровей… Найдется кто-нибудь, – уверял Рыбкин.

Лысухин размышлял вслух:

– На чужой завод такую кровь за бесценок продать мне тоже неинтересно.

– Можно и не на завод. На завод даже его из-за характера побоятся взять, – успокоил Рыбкин. – А сотен пять и лихач даст.

– Пять сотен за такую лошадь! – возмутился Лысухин. – У ней породы на десять тысяч. А экстерьер какой!

– Может, и больше дадут, – пообещал Рыбкин.

– От него в конюшне зараза, – сдавался хозяин.

– Я вычищу денник.

– Ладно, – согласился Лысухин. – Дай завтра объявление. Сегодня я уезжаю. Вернусь недели через две, и чтоб к моему приезду его здесь не было.

Через два дня в конюшню гуртом повалили покупатели. Возможность купить известную лошадь с редкой родословной почти за бесценок привлекала многих. Незнакомые люди, осаждавшие денник, приводили Браслета в ярость. Он очумело бросался на решетку, грыз зубами железо и бил копытами по перегородке, откалывая от стен большие щепки. Покупатели, защищенные толстой решеткой, храбрились и дразнили жеребца. Многие, побывав сами, приводили знакомых показать бешеную лошадь-людоеда. Они просовывали через решетку палки, и Браслет, к удовольствию зрителей, дробил их зубами на части.

Хотя за Браслета просили необыкновенно низкую цену, охотников его приобрести не находилось. Рыбкину пришлось сбавить цену. Браслет зверел день ото дня.

Скоро Рыбкин убедился, что продать его не удастся. Нечищеный, со спутанной гривой и сбившимся хвостом, с налитыми кровью глазами, Браслет отпугивал самых смелых покупателей.

Ежедневно Рыбкин и Сенька с риском быть изувеченными понемногу чистили денник. И все же тяжелый запах аммиака наполнял конюшню.

Июльская жара усиливала зловоние.

Прошло две недели. Рыбкин, отчаявшись продать Браслета, захлопнул двери перед носом покупателей.

Когда около денника не было людей, Браслет успокаивался, забивался в дальний угол и часами стоял неподвижно. Глаза тогда теряли блеск, подергивались грустной дымкой и подолгу, не мигая, смотрели в одну точку. Потом неожиданно Браслет резко вздрагивал, приседая, как от удара, и вдруг, словно очнувшись от дремоты, с визгом начинал исступленно колотить копытами по перегородке. Слыша визг Браслета, волновались и другие лошади, даже самые спокойные и кроткие. Рыбкин понимал, что держать Браслета в конюшне больше нельзя.