Джеймс Купер - Прерия

Но в сердце скрыто горе, и оно

Не затопить грозит, а сжечь огнем.

Футах в двадцати от пленников тетоны остановились, и их предводитель знаком подозвал к себе старика. Траппер повиновался, но, отходя, бросил на пауни многозначительный взгляд, как бы еще раз подтверждая, – и юноша понял, что он не забудет своего обещания. Матори, как только пленник подошел достаточно близко, простер руку и, положив ладонь на плечо насторожившегося старика, стоял и долго смотрел ему в глаза, точно хотел проникнуть взором в его затаенные мысли.

– Всегда ли бледнолицый создан о двух языках? – спросил он, убедившись, что тот выдержал взгляд с неизменной твердостью, так же мало устрашенный гневом вождя в этот час, как и всем, что ему грозило в будущем.

– Честность лежит не на коже, а глубже.

– Это так. Теперь пусть мой отец выслушает меня. У Матори только один язык, у седой головы – много. Может быть, они все прямые и ни один из них не раздвоен. Сиу – только сиу, и не более, а бледнолицый – кто угодно! Он может говорить с пауни, и с конзой, и с омахо и может говорить с человеком из своего же народа.

– В поселениях у белых есть люди, которые знают еще больше языков. Но что в том пользы? У Владыки Жизни есть ухо для каждого языка!

– Седая голова поступил дурно. Он сказал одно, а думал другое. Глазами он смотрел вперед, а мыслью – назад. Он ехал на коне тетонов и загнал его; он друг воина-пауни и враг моего народа.

– Тетон, я твой пленник. Хотя слова мои – белые, они не будут жалобой. Верши свою волю.

– Нет. Матори не сделает белые волосы красными. Мой отец свободен. Прерия открыта для него на все стороны. Но, прежде чем он обратится спиной к тетонам, пусть он получше посмотрит на них, чтобы он мог сказать своему вождю, как велик дакота!

– Я не спешу уйти своей тропою. Ты видишь мужчину с белой головой, тетон, а не женщину: я не побегу во весь дух рассказывать народам прерий, что делают сиу.

– Это хорошо. Мой отец курил трубку на многих советах, – ответил Матори, решив, что Достаточно расположил к себе старика и может перейти к своей непосредственной цели. – Матори будет говорить языком своего дорогого друга и отца. Бледнолицые, раз они молоды, станут слушать, когда откроет рот старый человек одного с ними племени. Мой отец сделает пригодным для белого уха то, что скажет бедный индеец.

– Говори громко, – сказал траппер, без труда поняв, что вождь в этих образных оборотах приказывает ему стать его переводчиком. – Говори, мои молодые друзья слушают. Ну, капитан, и ты, друг мой бортник, соберитесь с духом, чтобы твердо, как пристало белым воинам, встретить злые ухищрения дикаря. Если вы почувствуете, что готовы содрогнуться под его угрозами, оглянитесь на благородного пауни, чье время отмерено скупой рукой – скупой, как рука торговца, который, чтоб насытить свою жадность, жалкими крохами отпускает в городах плоды господни. Один лишь взгляд на юношу придаст вам обоим решимости.

– Мой брат направил глаза на ложную тропу, – перебил Матори снисходительным тоном, показавшим, что вождь не хочет обидеть своего будущего переводчика.

– Дакота будет говорить с моими молодыми товарищами?

– После того, как споет песню на ухо Цветку Бледнолицых.

– Вот негодяй, прости его господь! – вскричал по-английски старик. – Нежность, юность, невинность – на все он готов посягнуть в своей жадности. Но жестокие слова и холодный взгляд не помогут; умнее будет говорить с ним по-хорошему… Пусть Матори откроет рот.

– Разве стал бы мой отец громко кричать, чтобы женщины и дети слышали мудрость вождей? Мы войдем в жилище и будем говорить шепотом.

С этими словами тетон повелительно указал на шатер, яркая роспись которого кичливо изображала самые дерзкие из славных подвигов вождя и который стоял несколько в стороне от прочих, показывая этим, что здесь проживает особо почитаемое племенем лицо. Щит и колчан у входа были богаче, чем обычно, а наличие карабина свидетельствовало о высоком ранге владельца. Во всем остальном шатер отмечала скорее бедность, чем богатство. Домашней утвари было немного, да и по отделке она была проще, чем та, что лежала у входа в самые скромные жилища; и здесь совсем не видно было тех высоко ценимых предметов цивилизованной жизни, какие изредка проникают в прерию через торговцев, бессовестно наживающихся на невежестве индейцев. Все это, когда приобреталось, вождь щедро раздавал своим подчиненным, покупая тем самым влияние, делавшее его полновластным хозяином над ними – над их телом и жизнью: род богатства, несомненно более сам по себе благородный и более льстивший его честолюбию.